В ознакомительных целях.

Как только чудо свершилось, и началась университетская пора, Алан хоть немного выдохнул свободнее: родители сбавили напор показного внимания и показной же заинтересованности в том, чем занимается ребенок, успокоившись, что получили на руки расписание занятий, в том числе, «внеклассных», с указанием дополнительных часов в библиотеке, необходимых для достойной их благородного семейства успеваемости. По всей вероятности, мать прочла что-то или передачу посмотрела про то, как в приличных домах воспитывать полагается подростков. После чего промыла мозги мужу, и на пару уже они решили оседлать любимого коня: «А теперь, Алан, мы расскажем, что такое быть хорошим сыном, тебе, бесполезному, бестолковому нахлебнику».

Парень вздохнул и покрутил в пальцах бумажку с адресом кофейни. Удача повернулась к нему хотя бы одной полупопицей, а не той сердцевиной, которой она предпочитала стоять к парню двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Алан отчаянно нуждался в карманных деньгах. У него, конечно, была рубашка, пиджак, брюки, галстук и рюкзак — полный набор того, как должен выглядеть студент. Только у Алана больше не было почти ничего. Ни телефона, ни кроссовок, кроме пары практически развалившихся. Ни нормальных футболок и штанов. А лишь двое тех и других, из которых он уже отчаянно вырос, но купить новые, значило попросить деньги у родителей. Денег, что те не давали. Даже стипендия, которой паренёк обрадовался, как манне небесной, после первой же получки, были отобрана со словами: «Ты нам слишком дорого обходишься. Мы тебя кормим, поим, одеваем. Пора уже платить по счетам». Вот, Алан и платил. Каждый месяц отдавая честно заработанную хорошей учебой денежку.

Юноша вздохнул и покосился на небо. Часов у него тоже не было. Наручных. Только будильник. Из дома. Глянув направо и налево, дабы никто не подсматривал, парень достал из рюкзака допотопный механический будильник, служивший ещё, кажется, бабке его матери в далёкой Швеции. Будильник честно показывал семь часов двадцать минут утра. Убедившись, что время ещё есть, никуда торопиться больше не надо, Алан спрятал «часики» обратно в рюкзак, который погладил по мягкой ткани перед тем, как закинуть за спину. Рюкзак был небольшой вольностью, которою ему после долгих просьб удалось получить от семейства. Альтернатива, откровенно говоря, мальчика пугала. Дипломат. По понятиям родителей, он должен был ходить в университет с дипломатом. Алан потряс головой, стараясь выкинуть из сознания нарисовавшуюся чудовищную картину. Его и так лупили в университете почём зря, о чем свидетельствовали синяки, которые он всеми силами пытался скрыть высоким воротом рубашки и опущенными на скулы волосами. Сбитые костяшки, которые он пытался скрыть, уже натягивая манжеты рубашки пониже. В общем, свидетельств оставалось немало, и вряд ли они могли порадовать будущего нанимателя.
— Мистер Сандерс, — негромко прочитал все с того же листочка и прибрал его во внутренний карман пиджака. Поежился. На улице дул ветер, и назвать погоду в семь утра дружелюбной к тощим паренькам можно было лишь с огромной натяжкой. А пальто в комплект не входило. Ибо старое. И просто не налезало на пиджак вместе с рубашкой, задираясь самым позорным образом. Подняв руки к лицу, сложил их лодочкой и подышал на стынущие, исходящие мелкой дрожью пальцы.
— Пальто, — тихонько самому себе сказал Алан, ставя галочку в плане будущих покупок. План не отличался размахом. И пока состоял только из одного пункта. Из теплого пальто по размеру, которое можно будет носить вот в такие промозглые и стужие дни. Нечто стукнувшее в подворотне, заставило парня нервно вздрогнуть и обернуться.
— Собаки, — отчитался перед собой же Алан. Так спокойнее.
— И ты не в универе, — дополнительно напомнил себе юноша, стараясь не нервничать. Джоша с его бугаями рядом не было. Значит, день должен пройти отлично. Осталось только подождать немного. Мистер Сандерс назначил встречу на восемь. Алан мог бы прийти и позже. Только побоялся опоздать. В этой части города он бывал не часто. Общественный транспорт ему пока не по карману, поскольку из стипендии родители денег выдавали только на дорогу до универа и обратно. На каждый день — оплатить дорогу туда и опалить дорогу оттуда. Поездки в кофейни по утрам выпадали из бюджета. Потому Алан пришел пешком. Два часа тридцать пять минут. Будильник в рюкзаке не врал. Не ближний свет, конечно. Однако, если будет работа, то будет и денежка на автобус. Алан глянул на вход в кофейню.
— Мрачненько, — оценил то, что виделось, парень. Из любопытства подошёл к витрине и присмотрелся, не решаясь прильнуть к стеклу, чтобы не оставлять разводов.
— Очень мрачненько, — улыбнулся паренёк, представляя, как бы мог выглядеть мистер Сандерс, с которым довелось общаться по телефону. Голос у него был красивый. Правда, тоже немного мрачный. Кстати, о голосе. Раздавшееся за спиной приветствие заставило Алана нервно дернуться и обернуться.
— Й-а. Да. Сэр. Алан. Райли. Сэр. Доброе утро, — не обращая внимание на зашедшееся от испуга сердце, Алан нескладно поприветствовал хозяина кофейни. Наверняка, то и был мистер Сандерс. Такой же строгий и мрачный, как заведение. Нервно сглотнув, мальчик проследовал за мужчиной внутрь, глазея по сторонам. Вернее, стараясь глазеть незаметно для мрачного дяденьки. Украдкой поднес руки ко рту и подул на них, согревая. Пальцы малость онемели. Не хотелось, чтобы хозяин заметил трясущиеся руки, которые медленно будут размораживаться в тепле помещения.
— Да. Спасибо, сэр, — чуть замешкавшись, поблагодарил и остался растерянно стоять рядом с одним из столиков, глядя на удалившегося сэра. Сесть не решился, нервно переминаясь с ноги на ногу. Только снял рюкзак и аккуратно поставил его на пол рядом. Надо подождать, когда мистер Сандерс сможет уделить ему внимание. Так и представился шанс припомнить все, что прочёл загодя о кофейне и ее хозяине.

Губы Эммы сжались в тонкую полоску. Это означало, что она начинала думать, переосмысливать и приходила к плохим выводам. Она бросила взгляд на Гидеона, и в этом взгляде ясно читалось "что же с нами стало?". Девушка нахмурилась и часть черепов слетела с алтаря, а на их место взгромоздилась сама Эмма. Из кармана куртки появилась пачка сигарет, из которой Эмма достала одну и прикурила о ближайшую свечу. Тяжело вздохнув она посмотрела на Гидеона, занятого разглагольствованием на тему "он сложный человек, Эмма". Девушка вздрогнула, когда её руки коснулась рука Гидеона, взгляд чуть смягчился, словно его прикосновение забрало у неё часть той боли, которой так щедро одарил Калеб.
- Так я тоже не умею по-другому, - она покачала головой. - Я тоже разучилась. Только я знаю, что что бы ни произошло, я была бы на его стороне.
Плевать... Не любил... А вдруг правда? - она поежилась от этой мысли, вспомнив все разы, когда от Янга исходил лед.
Но это стало неважно, когда Эмма поймала мысль, чувство, промелькнувшее в глазах Гидеона, когда на пару мгновений перед неё вдруг появился тот мальчишка, которого она когда-то знала. Когда-то она умела понимать Гидеона без слов, видать, что-то от этого умения еще осталось при ней. А может, это её вина, которую она все еще чувствовала, реагировала на все крайне чутко.
- Стой... Не надо! - девушка переплела пальцы их рук и притянула Гидеона к себе поближе. Она чуть вскинула голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза. - Я... Если ты хоть на секунду вспомнил то, что было и пожалел, что я не сказала так о тебе как говорю сейчас о Калебе... не надо, - взгляд Эммы был почти что умоляющим. - Пожалуйста. То, что я чувствую к Калебу - это не любовь. Это болезнь. Это помешательство, Гидеон. Если я буду знать, что чья-то смерть поможет мне его вернуть - я просто убью, без капли колебаний, даже если это будет просто человек. Я сама себя боюсь, боюсь того, во что превращает меня этот мужчина, - Ремингтон закусила губу. - Ты бы просто... не выдержал такого, я бы тебя сломала и перемолола, - мрачно произнесла девушка. - Да и не заслуживал. Ты заслуживаешь нормальной любви, светлой, чистой как в сказках и песнях. Хорошей девушки. Ты всегда этого заслуживал, я это всегда знала, - она затянулась и выдохнула дым в сторону. - Однажды любовь к Калебу Янгу убьет меня или превратится в ужасающую ненависть. Один из нас в любом случае сдохнет - либо он, либо я.
Закончив эту тираду, Эмма замолчала. Она сказала это - потому что это было данью тому, не сказанному семь лет назад, не написанному в письмах. Но она хотела, чтобы он это понимал, чтобы он это знал. Что её любовь ест её изнутри день за днем как могильный червь. Что это не было ничем хорошим, и хорошим не кончится, что Гидеон заслуживает чего-то большего, а она... видимо, не заслуживает ничего. Эмма должна была сказать это давным-давно, но чего-то не понимала, а чего-то просто не могла сказать.
Еще одна затяжка, горьковатый вкус никотина на языке и горле, а потом выдохнуть.
- Я оправдываюсь за то, что лгала ему, а не за то, что спасла, - ответила девушка. - Но... спасибо. Мне не хватало кого-то, кто скажет, что я хоть что-то сделала правильно. 
Мне не хватало тебя, - снова повторила она, на этот раз мысленно. 
Пожалуйста, не оставляй меня больше, - тихо просила маленькая девочка внутри Эммы.
Если оставит - это будет правильно и честно, - рыкнула на неё взрослая Эмма. - Когда-то он мысленно просил нас о том же. А нам было плевать.
Он нужен нам...
Нужен. Странное слово. Забытое. Нужен кто-то, кого зовут не Калеб Янг, нужен кто-то не ради того, чтобы достигнуть своей цели. Просто - нужен. Просто чтоб был. Просто потому что без него гораздо хуже.
Эмма улыбнулась, вспомнив, как когда была намного младше и ей снились кошмары, Гидеон сидел с ней и успокаивал, пока она не заснет. Так было когда они были детьми, став постарше, сменили слова успокоения на успокаивающие поцелуи и тепло лежашего рядом любимого тела. Это было прекрасно. И было отвратительно осознавать, что всякий раз, когда Гидеон был нужен Эмме - он приходил, и тогда, и сейчас, а когда она нужна была ему - её не было. Это Гидеон написал первое письмо, когда Ремингтон утопала в одиночестве и чувстве собственной вины. Это Гидеон пришел, когда она готова была сойти с ума от собственной боли и тоски.
А что сделала Эмма?
- То что я скажу сейчас, наверное прозвучит немного странно. Раз ты в отпуске, тебе нет причин лезть в перепитии Портленда. Но я хотела попросить тебя остаться рядом со мной. То что ты думаешь о сектантах - не совсем правда. В смысле да, они чокнутые фанатики, но это не их вина, на них слишком долго влияла телепатка, вот мозги и поехали. Я сама все еще не совсем в порядке, - Эмма вздохнула, вспомнив про голоса. - Но они не делают ничего плохого. Я учу их убивать нечисть, потому что не убивать они вряд ли смогут, а сверхъестественные твари этого по крайней мере заслуживают. 
- Ты делаешь это ради себя, - небрежно обронил кто-то из голосов в её голове.
Эмма знала что это правда. Что её эгоистичное желание не отпускать Гидеона сплеталось с другим - отвадить его от Ордена. Увести его из Ордена. За долгие годы она слишком срослась с ненавистью к Ордена и не хотела, чтобы Гидеон имел в ним хоть что-то общее. Она выложила ему всю правду про секту как на духу - но сделала это по большей части ради себя.
Вопрос остается прежним - а что сделаешь ты для него, Эмма?

- А, вот и нихуя! Я выбрала эту сторону именно потому, что хочу прожить дольше! – прорычала Тоня, - И ебала я в рот вашу войну! – кричит и дальше ведьма, уже переставая колошматить по ведьмаку, - Все эти игрушки, блять, для взрослых, а не дело, за которое стоит подыхать!  Я вам, блять, не пушечное мясо!
Она вздыхает глубоко, полной грудью и от чувств, разрывающих изнутри, её бьет легкой дрожью. Дыхание сбито. В месте, где когда-то был глаз, саднит неприятно. И мир весь то кружится, то замирает и пульсирует. И от залпом выпитой «беленькой», тело ведьмы становится чуть более неповоротливым, чужим, но она слышит сердце в груди и это отрезвляет разум.
- Я не собираюсь умирать за вашу войну, в которой я лишь кусок мяса! – отшатываясь назад и опираясь о стол, Тоня смотрит в глаза ведьмака, - Так и передай своей госпоже! Я, блять, на это не подписывалась! На то, чтобы идти за бабой, что не может даже распланировать нормальное нападение, блять, добыть больше данных о том, что нас там ждало! Ахуеть план:  вы придите в никуда, к нихуя, и сдохните занихуя! Ебать! – Тоня уже не может кричать и хрипит, но и перестать не в силах, её разрывает от гнева, злобы, обиды и всю бьет дрожью, - Вы свои мозги тоже в жертву Бафомету принесли, да?!
Конечно же, она сама пошла на все это, но все пошло максимально не по плану. А хотя он вообще был? Хоть какой-то план? Они слишком поздно узнали, где будет проходить эта тайная вечеря светлых. Собрались буквально за небольшой срок и выдвинулись, хрен знает куда. Недооценили.  Даже, блять, не подумали, что светлые дадут отпор! А какого хуя? Склеили план из говна и палок, и надеялись, что все пройдет. Или они все просто знали, что посланные Каратели подохнут все? Может в этом и был план? Устроить размен, как в какой-то игре, не так плохо потерять парочку тёмных, в обмен на почти полный геноцид светлых колдунов города.
Какого хуя она поверила этой суке и её подкаблучнику? Почему, сука, она была так беспечна?!
- Да ты совсем ахуел?! – кажется, слова колдуна пробудили в Тоне второе дыхание, и она закричала с новыми силами, ещё громче, - Я посмотрю, как вы с ним, сука, сладите при следующей встрече! Этот сосунок выебет тебя как младенца! И жену твою сучью, тоже! И тогда мы посмотрим, с хуяли это я так не бросилась на него, да? Когда за его спиной упырь и светлый молодняк, а ты будешь  с атамом в глазу и единственный выживш...-  Тоня не договаривает и резко замолкает, слыша последние слова ведьмака.
Что значит, от картины, как ей вставляют в глазницу, блевать захотелось?
- ЧТО ЭТО, СУКА, ЗНАЧИТ?! – ей было плевать, о том, что она сейчас не совсем представляла, как он мог знать, но сейчас в ней было столько разных чувств, от чего кружилась голова и соображалка работала со скрежетом, - Что ты, блять, имел в виду? Как ты мог, сука, видеть это? Вы следили за нами? – Тоня знала, что есть заклинания позволяющие наблюдать за кем-то издали, может быть, кто-то смог предсказать случившиеся? – Рассказывай, Мэверик!
Какого хуя? Почему тогда они ей не сказали? И ей даже было больше плевать на то КАК, но не на ПОЧЕМУ? Ей ничего не сказали? Не попытались, хоть предупредить? Конечно же, она знала, что в ковене тёмных, друзей или хотя бы сопереживающих не найти, но не настолько же? Они же все равно в одной команде! Её раздирало странное, но хорошо знакомое чувство обиды. Даже уже не страх, не боль или злость.
Обида сжимала горло и вгоняла в ступор.
От чего Тоня даже замерла, опустила голову, нахмурилась.
Да так было всегда в её жизни! Она всегда была одна. Маленькая, тощенькая, белобрысая девчонка с разбитой губой, и чернеющим от обиды сердцем. Что всегда билось в груди слишком сильно, больно, ломая её изнутри. Зачем оно ей?
Почему ВСЕГДА так больно?
Первое воспоминание о матери и отце расцветали в нежно сиреневых цветках по всему телу, и саднящей боли в каждой его клеточке. И острой, тяжелой болью в сердце. Дальше лучше не было. Улица украсила её тело парой глубоких шрамов и забила в самую подкорку, острыми гвоздями мысли: ты всегда будешь одна, ты никому не нужна, но не смей умирать. Смерть тогда начинала казаться невиданной роскошью, достоянием только самых смелых и отчаянных. Избавлением, которого она не достойна.
Когда её наша Силестрия, та самая маленькая, тощенькая белобрысая девчонка, внутри Вороны, почувствовала  что такое быть человеком. А не тварью дрожащей, право не имеющей.…
Но и этого на долго не хватило, они обе слишком плохо понимали, что им стоит делать? Как вести себя друг с другом? Они с Силестрией были как два ребенка, которые чувствовали что-то, хотели чего-то, но не знали, как это должно выглядеть? То, что родилось между ними, для кого-то могло показаться жутким монстром, гомункулом, уродливым и незнакомым природе. Но Тоня хорошо помнила, что ей хватало их взаимопонимания, нелепых, неловких попыток поддерживать друг друга. Чаще всего через оскорбления и тоны яда, из-за глупого неумения выражать хоть чуточку человечные чувства. Но в этом было, то самое ЧТО-ТО, что помогало ведьме держаться и последующие годы.
А сейчас она вдруг ощутила себя снова той девчонкой, какой она было встречи с наставницей. Так остро и болезненно, что ей хотелось кричать во всю глотку. И плакать. Громко. Навзрыд. Точно ребенку.
Он мог её предупредить. Он мог. МОГ. МОГ ЕЙ ПОМОЧЬ. Просто предупредить об этом ноже и силе пиздюка Касла. Но ведьмак просто сидел тут и бухал! И от этих мыслей, вместе с вдруг с неоткуда взявшимися слезами, Тоня закричала так, будто что-то начало разрывать её изнутри.
- ААААААААААААААААААААААААААААА! Я убью тебя! – в какой-то момент, до этого, ей казалось, что колдовать она не сможет ещё о-о-очень долго, но вдруг её переполнила сила, а голова уже плохо соображала, - И разнесу твой дом к чертям! – по щеке тёмной текли слезы градом, ведьма так не плакала с младенчества, - ПОШЛИ ВЫ ВСЕ НАХЕР!
Все вокруг, что не было прибито к полу, начало медленно подниматься вверх. Воздуха в легких Тони будто перестало хватать, но ей было плевать. Все тело дрожало. И она отшвырнула ошарашенного Мэверика в сторону, с грохотом. И опустившись чуть ниже, обняв себя за плечи, не в силах перестать плакать, да и нехотя этого совершенно, она закричала с новой силой.
БАХ!
И весь дом тряхнуло, от чего вдруг включилась вся техника, сработала пожарная сигнализация, а радио и телевизор, породили дикую звуковую какофонию.  Плита вспыхнула и витающие рядом с ней полотенца, бумажки, охватило пламя. Тоня же не обращала  на это внимание и не переставая кричать, забила кулаками о свою голову. Ножи залетали из стороны в сторону, все стекло в доме осыпалось в прозрачный дождь, осыпав все вокруг.
Ведьма, найдя взглядом колдуна, начала швырять в него все, что попадалось под руку и без магии. Хотя все вокруг все ещё витало, кружилось в безумном хаотичном танце.
- Я ВСЕХ ВАС НЕНАВИЖУ! Ты МОГ МЕНЯ ПРЕДУПРЕДИТЬ, ТЫ МОГ, БЛЯТЬ, ПОМОЧЬ УБИТЬ КАСЛА! НО ТЫ СИДЕЛ ТУТ И ДРОЧИЛ!