ОРДЕН ФЕНИКСА В ПОИСКЕ ТЕХ, КОМУ НЕ ВСЕ РАВНО

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЧУЕТ, ОТКУДА ДУЕТ ВЕТЕР

---

Edward McDuff  |  Эдвард МакДафф
Обычным оружием убивают только однажды, а словом убивают снова и снова
- Терри Пратчетт "Правда"

полукровный, 42-50, специалист по журналистским расследованиям в газете "Люмос" | John Simm

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

«В кого ты превратился Эдвард?»

Макдафф усмехается сквозь сигаретный дым, трёт заросший щетиной подбородок и путает кофейную чашку с пепельницей. Голос бывшей жены звучит в его голове, точно проделки совести, страдающей от бессонницы. Вопреки распространенному мнению совесть у него есть и очень даже зубастая, просто к ней прилагаются недурные мозги. И они подсказывают — бывают моменты, когда совести не помешает поводок и крепкий намордник.

— Точно не в то, на что ты рассчитывала, Клэр, когда бросила меня.

Она ведь думала, что это паранойя, бред уязвленного самолюбия, когда он утверждал, что Ноби Лича подставили, чтобы сместить с должности Министра Магии. Что если Эдвард не одумается, то угодит или в Азкабан, или в палату для  душевнобольных в Мунго. Она пророчила ему это с такой горячей запальчивостью, что он всерьез стал полагать, что именно на это она и рассчитывает.

Но Эдвард Макдафф, творец «величайшего чуда и величайшей катастрофы магического мира», бывший глава избирательного штаба первого маглорожденного Министра Магии Ноби Лича, не был сумасшедшим. Он тонко чуял, откуда дует ветер. Он мог распознать игру на фактах, поскольку сам ее придумал. Он точно знал, кому лучший его друг поперек горла, кого тошнит от тех слов, что Эдвард вкладывает в речи Лича. И он методично вычислил причастность их всех к заговору, созревшему и исполненному в стенах Министерства. Начиная с Абраксаса Малфоя.

Опасно иметь столь влиятельных врагов, когда влиятельные друзья намерено отворачиваются от тебя. Разгромные статьи Макдаффа по итогам его расследования так и не увидели свет. Тогда он зарылся ещё глубже в постыдные тайны, тщательно оберегаемые чистокровной аристократией, и написал целую книгу, зная, что ни одно издательство не согласится ее напечатать. Он издал ее сам, мизерным тиражом, почти полностью впоследствии изъятым и уничтоженным. Как и его прежняя жизнь.

Почти.

Эту книгу ещё можно отыскать среди тех, кто множил ее копии. Так одна из  них попала в руки главного цензора Спенсера-Муна — и ему Эдвард Макдафф обязан той жизнью, что ведёт теперь.

— Устойчивость всех процессов в магической Британии состоит в том, что она опирается на мощную корневую систему многовековой аристократии,— Спенс неторопливо помешивает чай в своей чашке. Эдвард душит в себе несогласие с его словами и продолжает слушать,— Свалить этот лес представляется задачей невыполнимой. Сжечь его значит пожертвовать очень многими жизнями тех, кто обитает в его тени. Однако нельзя расписываться в бессилии. Нужно выйти из тени. Нужно растить новый лес так, чтобы он был на виду, по возможности стараясь не допускать прежних ошибок. Или оставлять возможность другим указывать, где эти ошибки совершены, чтобы их исправить. Мы, разумеется, не можем в одиночку высадить этот лес. Но мы можем осветить место, откуда он начнется.

«В кого ты превратился, Эдвард?»

Макдафф держит в бумажнике колдографию из своей прошлой жизни. Жена и дети весело смеются и машут ему руками. Он — автор этого кадра. Пророческий снимок, на котором его нет. Дюжину лет нет рядом с детьми, с которыми Клэр запрещает ему видеться.

Он смотрит в ее смеющиеся глаза и отвечает на вопрос, который она не задавала:

В журналиста, Клэр, вот, в кого я превратился. В того, чья совесть спит, когда он проникает на «частную территорию», когда покупает информацию, когда хитростью и уловками добывает необходимые сведения. В актера, меняющего личины по необходимости. В ищейку, упорно идущую по следу. Совесть закрывает глаза на методы, но именно она указывает мне цель.

«Люмос» заменяет ему семью.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

Про "Люмос"

Фактурный, побитый, но не сломленный жизнью Эд МакДафф, человек с необычайно проницательным умом и твёрдыми принципами, непременно должен найти своего игрока! Концепт обсуждаем, я всегда открыт предложениям и поправкам. От себя обещаю интерес к игре, нечастую, но стабильную отпись, помощь в генерации безумных идей, полное отсутствие придирок, претензий и какой бы то ни было ревности. У нас очень тёплая атмосфера, вы обязательно вольётесь.

Для вдохновения сеттингом "Люмоса" рекомендуется к прочтению: Терри Пратчетт - "Правда"; к просмотру - сериал "Большая игра" (State of Play), 2003 года. Если не читали и не видели - не страшно, если читали и/или видели - ну вы всё уже поняли)))

Вскорости (о, я надеюсь, что вскорости!) здесь появятся заявки на остальных членов команды "Люмоса", у меня уже вся компания живёт в голове. Если вам вдруг интересно попробовать какой-то иной образ в этом же сеттинге - милости просим в гостевую.

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

стучитесь в гостевую, дам тележку).

---

Пример поста автора (МакДафф тут тоже есть!)

Зажигая на кончике палочки "люмос" в кромешной тьме, нельзя быть уверенным на сто процентов в том, что явит глазам свет, до чего дотянется, что сумеет выхватить из жадных зубов сумрака. В "Люмосе" привыкли готовиться ко всему и, надо заметить, всякого навидались. Но подобного случая припомнить не могли.
Ну, может быть, Спенс мог. На его лице не отразилось ни грамма удивления, впрочем, умеет ли мистер Спенсер-Мун, главный редактор "Люмоса", вообще удивляться, был для его редакции тот ещё вопросец, а они знали толк в вопросах.
Баллинджер, опоздавший на утреннюю летучку из-за того, что его шарф, по обыкновению преследуя его по улице, запутался в ветвях куста, и его пришлось выпутывать под хохот воробьёв, неслышно прошёл в кабинет и, оценив выражения лиц коллег, пристроился на жёсткий стул поближе к Летише. В её руке оставался листок, явно явившийся в это утро центром всеобщего внимания. На него никто не смотрел. Но все о нем думали.
- Ну что ж, - вздохнул Рей с видом святого великомученика, готового великомучиться на благо ближних, - Придётся вспоминать, чем отличается Шираз от Мерло...
- Не дури, Барти, - отмахнулся от него Макдафф, качая головой, - Селвин - не прекрасная дама, не обманывайся тонкой выделкой его шерстяных мантий. Он откусит тебе голову.
Рей ничем не выдал, что был задет, но оказался все-таки выдан - лёгким румянцем, подсветившим скулы. К прискорбию, среди присутствующих не было прекрасных дам, способных это оценить.
Селвин? - Баллинджер перевёл вопросительный взгляд на Летишу, и та протянула ему свой листок.
- Кто видел вблизи его мантии, - проворчал Рей, явно находящийся в поиске того, кому тоже следовало зардеться, не оставив его в одиночестве, - Нотт? Вы родственники вроде?
Баллинджер поморщился, поднимая глаза от листка, увлекательно повествующего о том, что мистер Торнтон Теодор Селвин изъявил желание дать интервью газете "Люмос".
Джастин никак не прокомментировал "Нотта", оставив Барти право немного повредничать с утра.
- Кристал? - честно говоря, в это утро Джастин не находил в себе устремлений поближе рассмотреть мантию Селвина.
Хотя думал об этом прежде и не единожды. И даже беседовал с ним на свадьбе его сестры, так что имел честь оценить мастерство ведения беседы, которое тот демонстрировал всем желающим.
- Ни за что, - отозвалась Кристал сухо, - Я уже говорила с этим парнем, когда случился тот алкогольный скандал c участием стирателей памяти, помните? Он шовинист, каких поискать. Мне он не скажет ничего.
- Что ж, - прозвучал наконец голос Спенсера, который все это время внимательно наблюдал за подчинёнными, - Я думаю, что мы пришли к очевидному выводу.
Джастин поймал взгляд главреда и серьёзно кивнул, поднимаясь со стула. Летиша сделала ему знак, что готова пересказать ту часть летучки, что он пропустил. Люмосовцы расходились по местам.
- Загляни ко мне после обеда, Баллинджер, - Макдафф, выходя, тронул Джастина за рукав, - Расскажу, что удалось нарыть на Селвина.
- Не жалей его, Джастин, - тихо, как будто между прочим заметил Спенсер-Мун, не поднимая глаз, когда Баллинджер последним покидал его кабинет, - Правда это хирург, которому часто приходится работать без обезболивания.

---

Старинный дом в Челси, зачарованный маглоотталкивающими чарами, явил себя Баллинджеру как будто нехотя, с аристократичной ленцой проявляя стройные вытянутые линии. Квартира Селвина ютилась под самой крышей. Почтовый ящик с её номером пустовал - Джастин, конечно же, не преминул туда заглянуть, - но был зачарован и вполне мог содержать скрытую корреспонденцию. Снимать чары Джастин не рискнул, не стремясь портить атмосферу беседы заранее - он и так прикидывал свои шансы на искренность Селвина в пропорции один к двадцати, несмотря на то, что тот сам предложил взять у него интервью. В самом деле, в случаях, когда Селвин говорить вообще не хотел, шансы снижались до одного к паре сотен.
Чисто выметенная лестница с коваными перилами вела в паучью обитель властителя алкогольного рынка, круто разворачиваясь совсем крошечными площадками в концах пролётов. Джастин, поднимаясь, с любопытством разглядывал двери, таблички на которых в большинстве случаев хранили девственную гладкость полированной меди.
— О, - заявил Селвин, смерив Баллинджера взглядом.
В своё "о" он сумел вложить продолжительную речь о современной магической моде и элементарных правилах хорошего тона, обязывающих уважающего себя репортёра наносить визиты исключительно в визитках, не забывая выгладить сорочку, и непременно использовать серебряную булавку для галстука.
Джастин забыл, есть ли у него галстук вообще - возможно, был утерян в суматохе очередного скоропостижного переезда, - но Селвин мог бы помнить, что когда-то галстук был. На свадьбу своего старого и не очень доброго дядюшки Джастиниус, помнится, явился при галстуке, и на нём даже красовалась булавка. Там он её, впрочем, и потерял.
Сам Торнтон, разумеется, выглядел безукоризненно, в соответствии с ситуацией, временем суток, погодой и социальным статусом. Тем, которым располагал до своего путешествия в Азкабан, конечно.
Квартира несколько нивелировала общий уровень зубысводящего аристократизма - она куда больше напоминала жилища, в которых обретался обычно сам Джастин, чем особняк его отца - и отца Селвина. Тесное, сумрачное помещение, минимум мебели, потёртые обои, старый паркет. Торнтон явно не жил здесь - даже кровати в единственной комнате гость не увидел, впрочем, в кровать можно было трансфигурировать тот же шкаф.
Джастин вежливо улыбнулся Селвину, рассудив безмолвно, что господину бывшему руководителю подразделения регулирования алкогольного рынка, легилименту, шантажисту и вымогателю и - не доказано! - по совместительству также пожирателю смерти будет приятно расположиться на пару ступенек выше, нежели посетивший его репортёр. Хоть происхождения они оказались равного, Баллинджер не прочь побыть здесь человеком в мятой рубашке с шерстью низла(возможно) на пиджаке.
Всё равно вопросы здесь задавать будет именно он.
Поблагодарив хозяина за оказанную ему лично и "Люмосу" в частности честь, Джастин устроился в одном из кресел, приготовил блокнот и коротко, решительно выдохнул, поднимая глаза на своего визави.
Он полагал, что знает, для чего Селвину понадобилось это интервью, хоть не понимал до конца, по какой причине легилимент остановился именно на "Люмосе", тогда как мог бы избрать любое издание, в том числе вольготно расположиться в вотчине мистера Нотта, чью тень за спинкой своего кресла Джастин ощущал в это мгновение так отчётливо.
- Итак, мистер Селвин, поскольку вы сами были инициатором сегодняшней беседы, я считаю необходимым предоставить вам вступительное слово, которое непременно будет донесено до наших читателей. Вы долгое время отказывали в интервью, в том числе и нашему изданию. Раз вы сменили свою позицию, стало быть, теперь вам точно есть, что сказать?

ЖДУ ХОРОШЕГО ПАРНЯ

---

Cameron MacFusty  |  Камерон МакФасти
Говорят, что в каждом законченном цинике живет несостоявшийся романтик.

чистокровный, 36 лет, драконолог в фамильном заповеднике |sam heughan

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

[indent]Мы познакомились с тобой в Хогвартс-Экспресс в наш первый день. Ты, я и мой большой чемодан со сломанной застежкой. В общем, было бы романтично, не будь на по одиннадцать лет. Еще и Шляпа, стерва старая, развела нас по факультетам, сочтя меня умной, а тебя... ну ты сам знаешь, кем. Правда, нашей дружбе это не особо помешало, мне было с тобой легче, чем с девчонками, да вообще с тобой всегда было легко и просто. Ты ловил мою руку в попытке затеять драку с заносчивыми мальчишками, ты помогал мне там, где у меня были сложности. В дуэльном клубе я была твоей мотивацией стать лучше, чтобы меня переплюнуть, но наши соревнования никогда не переходили в нечто ужасное и неправильное. Ты показал мне драконов, не раз приглашая на Гебриды, и мы оба знали, что наша дружба не закончится даже тогда, когда закончится школа.
[indent]Наверное, я думала, что тебя быстро женят, но именно я сообщила первой, что выхожу замуж и попросила меня поддержать, быть моей подружкой невесты, моим посаженным отцом. Гиббон тебе не нравился, но я не обращала внимания на это, и неожиданно для меня, ты фактически отстранился от всего происходящего. Почему? Не расскажешь даже годы спустя? Или, может, выпьем бутылку огневиски на двоих и ты мне все-таки объяснишь?
[indent]Ты уезжал из Британии, спасал драконов, привозил их в заповедник, обзаводился новыми знакомыми. Я писала письма. Не поверишь, Кэм, ты единственный, кому я писала письма, я ненавижу их писать, но тебе писала. Постепенно мы восстановили эти отношения, твоих подружек я знала поименно, и меня они почти не бесили.
[indent]Именно я завербовала тебя в Орден. Хотя фу, какое слово - завербовала. Я тебе предложила стать частью чего-то большего. А ты согласился, как-то быстро и легко, словно тебе не хватало остроты в своей жизни. Поразительно, драконологу не хватало остроты. Теперь мы были на одной стороне, ты решил, что обязан обо мне заботиться, хотя я этого не просила. Мы нашли повод для ссоры из-за Гиббона - снова, но когда погибли мои родители, ты был рядом, за что огромное тебе спасибо. Ты не даешь мне совершить ошибку, которая может стать фатальной. А еще ты назначил себя тем, кто отберет у меня палочку, когда я доберусь до убийц моих родителей и младшего брата.
[indent]Не уверена, что у тебя получится, но посмотрим.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

[indent]Странная такая дружба от которой бывают дети, но на самом деле это не про нас с элементами броманса. На самом деле МакФасти единственный нормальный мужчина в жизни Амелии, чьи отношения вообще не очень-то разборчивые. Камерон не считает, что Амелия не умеет любить, но знает, что она видит мир в ином свете, и ей нужна помощь связи с социумом, ну вот такая она. В меню у нас флеши, орденские приключения, странное настоящее, спасение драконов, а еще бонусом приложится история с одним любопытным драконьим артефактом и его владелицей. Вам понравится.
[indent]Внешность хотелось бы эту, очень хочется больше рыжих и таких красивых.
[indent]А еще есть заявка на сестру.

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

начнем с гостевой, а там в тг

---

Пример поста

В последние дни что-то странное происходило, будто память решетом становилась. Амелия приходила домой, падала спать, поутру не помнила ничего толком, но вдумываться в это она не хотела. Какие-то детали ускользали плавно, постепенно, мягко лавируя между осколками более серьезных воспоминаний. В голове звоном проходило предупреждение об опасности, но чем дальше, тем реже на него Боунс внимания обращала, будто не что-то серьезное. Ну мало ли, сил было не много, времени еще меньше, от рабочей загруженности можно было собственное имя забыть. От внерабочей — имя брата.
Амелия трет висок. Чай стынет настолько, что лимон вянет в напитке. Боунс вздыхает, с некоторым удивлением смотрит на строчки на пергаменте. И в упор не может вспомнить, чтобы писала их, как и не может вспомнить, что к этому привело. Раздраженно стучит ногтями по столешнице, оглядывая беспорядок на столе. Все как обычно, и ничего нового, кроме записки, ну да ладно. Наверное, пора что-то пить от памяти. Молодая еще, конечно, для этого, мать будет искренне возмущена нездоровыми нитями настроений. Но в целом и это можно перетерпеть.
— Боунс, ты долго будешь смотреть в пустоту?
Писгуд склоняет голову к плечу, рассматривая Амелию. Амелия пальцами пробегает по недавно обрезанным до каре волосам, задумчиво изучает лица своей группы. Точно. Им нужно разобраться с текущими делами, им нужно спланировать следственные мероприятия, а в голове какая-то совсем уж неприличная пустота.
— Значит так...
Взгляды в сторону Амелии беспокойные, беспокойнее остальных взгляд Эммилин. Боунс не привыкла неловкость ощущать, но сейчас ручку в руках вертится, на месте не стоит, нужно записать план действий, нужно разобраться с делами.
— Сэвидж, давай ты проверишь хозяина той лавки в Лютном, контрабанда явно через него пошла, но он отмалчивается. Попробуй схитрить, ну или не знаю, империо запрещаю применять... что?
Несколько пар глаз в немом удивлении впиваются в Боунс. Это что, реакция на шутку? Амелия славилась неподкупностью и умением следовать всем догмам закона, четко выполняя установленные правила, чтобы дела были проведены с точностью, без изъянов и возможности обойти конечное решение.
— Мадам старший аврор, я, конечно, все понимаю, и характер у меня дерьмовый, и сложности я тебе доставляю, но я еще вчера выполнил это твое распоряжение, и протокол в деле, ты его даже читала. Не помнишь, что ли?
Перо в пальцах Амелии замирает. Как и она сама. Ведьма сглатывает. Это уже нехорошо. Она не помнит ничего подобного, ни то, что отдавала уже это распоряжение, ни факт его выполнения Сэвиджем, и уже напрашивается новый вопрос: что еще Амелия успела забыть? Она трет висок. Последнее, что ей нужно, лишиться своего статуса железной ведьмы без слабостей, но, похоже, реноме начинает трещать по швам. Штопать дырки Амелия никогда не умела, из-за чего отчаянно сокрушалась ее мать.
— Ладно, — Амелия поднимается из-за стола, — все знают, кто что должен делать, дерзайте.
Она выходит из кабинета в коридор, делает несколько шагов, присаживается в полутемную нишу, в которой не сразу рассмотришь сидящего. И запускает пальцы в волосы. Взгляд скользит по полу, изучая его причудливые узоры и модные туфли, прикупленные вчера на распродаже со скидкой в пятьдесят процентов не потому, что денег нет, а потому, что скидка это всегда выгодно. Но с головой уже, похоже, беда. Совсем беда. Вот только как найти время на лечение, когда его катастрофически нет. Туфли и те куплены по пути от Министерства до дома, и через пару дней они займут место на полке, уступив ножки Амелии объятиям старых стоптанных тапок, в которых удобно бегать за преступниками.
Только какой в этом толк, если она скоро не вспомнит ни одного заклинания?
Пока помнит. Амелия в голове прокручивает одно за другим отработанные годам заклинания, ладно, нормально, помнит — уже хорошо. Может, и правда таблеточки, зелья, и все будет хорошо? Ну забыла, ну с кем не бывает?

Любовь всей жизни

---

Druella Black (née Rosier)  |  Друэлла Блэк (в дев. Розье)
Любовь - это прожить больше тридцати лет в браке и ни разу не попытаться друг друга убить.

чистокровная, 49-50, светская дама, меценат |Michelle Pfeiffer

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

Ты была невероятно красива. Мерлин свидетель, Друэлла Розье была самой красивой женщиной Англии. Таковой и осталась по сей день. Один взгляд на тебя доставляет невероятное удовольствие всем мужчинам и рождает болезненную зависть у женщин. Ты знаешь об этом, ты научилась пользоваться этим. Но не за красоту тебя полюбил твой муж. И не красотой лишь одной ты добилась всего в своей жизни. Ты умна. Чертовски, неприлично умна. В тебе есть та сила, скрывается под нежностью женского обаяния. Ты одна из самых сильных и стойких людей в этом мире. Ты знаешь, что такое горе, ты даешь ему право на существование. Но ты знаешь, когда необходимо перейти от горя к жизни, как дальше делать шаги в этом мире. В тебе это было всегда - стойкость принимать судьбоносные решения.
Ты была любимицей в своей семье. Тебя ждали, твоего рождения хотели. В этой истории нет деспотичных отцов и холодных матерей. Строгость родители слихвой компенсировали тем, что могли дать: воспитание, знания, опыт. Они сумели подготовить тебя к жизни, сумели научить тому, как выстоять в, казалось бы, нечеловеческих условиях. Они сделали тебя такой. Тебя выдали замуж в довольно юном возрасте за младшего из семьи Блэк. Что может младший? Что достается младшим? Но в тебе всегда была мудрость и умение ждать. Этот брак был по договору, вы практически не знали друг друга, но это послужило поводом начать знакомство. И дело пошло. Любовь не рождалась внезапно и сразу. На это ушло много труда, твоего труда. Ты создала эту ветвь семьи, ты добилась того, что ваш брак оказался нерушим и крепок. Ты быстро поняла, как вести себя в новой для тебя семье, поняла, что за человек твой новый муж и сумела полюбить его таким. Но не любовью единой держится брак. Иногда тебе казалось, что ты ненавидишь своего мужа. Когда в тебе кипела юность и жар страстей, а рядом с тобой был полностью лишенный эмоций человек. Все постепенно пришло в норму. Ты стала спокойнее, а в твоем муже зародились чувства.
Ты хищница. Та, что до последнего вздоха будет бороться за свое потомство, прыгая на стрелы охотников. Та, что хранит свой дом и детенышей. Та, что лишь мудростью сдерживает матриархат. Ты награждена отличным умом, ты могла бы стать политиком. Но тебе это было ненужно. Тебе нужен сильный муж, которому ты будешь верна. Сила - вот, что ты ценишь, но ум - то, что ты всегда выберешь. В этом мире есть лишь два порока, которые вызывают в тебе ненависть - слабость и глупость.
Иногда тебе кажется, что рядом с Сигнусом и ты лишаешься "лишних" чувств, но ты не такая. Тебе живы эмоции, чувства. Все понемногу они полезны. Ты выбрала мягкую лапу вместо острых обнаженных когтей. Когти постепенно стачиваются, переставая защищать, а в мягкой лапе они всегда острые и готовы впиться в глотку каждому, кто посягнет на твою семью. Ты тиха и спокойна, мягка и женственна. Но Мерлин спаси того, кто решит считать тебя слабой.
"Пока мужчины воюют, нам необходимо сохранить мир вокруг" - девиз всей твоей жизни. Ты подписываешь тонну чеков и векселей, даешь один званный ужин за другим, что бы собрать золото в помощь очередным сиротам или мало обеспеченным семьям волшебников. Волшебная кровь - это рад, который нужно оберегать. Великий дар, которым награждены все вы. И который у вас пытаются украсть. Ты умеешь быть жесткой, когда это нужно. Ты умеешь обрубать связи и забывать людей. Ты отрезала часть своего сердца и научилась жить с вечно кровоточащей раной от потери дочери. Твоего ребенка. Ты принимаешь всю жестокость реальности вокруг, но твердо стоишь на ногах, обеспечивая стабильность для тех, кто рядом с тобой. Ты куда сильнее, чем принято считать. Твоя сила в мягкостью, доброте, воспитании. Твоя опасность в том, что у женщины твоего статуса всегда множество лиц. И все их не видел никто.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

Семья Блэк в полном сборе, не хватает лишь удивительной и потрясающей Друэллы. Свет сердца Сигнуса и мать трех невероятных дочерей. Игра не заставит себя ждать, планов очень много, а крутые повороты сюжета непредсказуемы и опасны.

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

всегда тут

---

Пример поста

Эта женщина... Эта женщина всегда была нерушимым оплотом стойкости и воли в жизни Сигнуса. Хрупкая, но лишь внешне, она всегда была для младшего брата примером и маяком в бушующем море непонятого. Именно Вальбурга была тем человеком, что стояла между ним и безумием всю его жизнь. Сестра всегда была ближе всех в рода, она всегда была лучшим другом, нечто большим чем просто родственница, что помогала его воспитывать. Сигнус не так хорошо помнил родителей, но все свое детство он помнил ее. Ее стойкость, ее силу, ее непреклонность. Никогда за всю свою жизнь Блэк не видел ни ее слез, но боли в этих глазах. Она казалась ему чем-то нереальным, чем-то, что достойно описания самых знаменитых поэтому. Боудика, что собрав верных воинов, пошла в поход на римскую империю, не страшась ничего, лишь оплакивая сыновей. Женщина, достойная самых громких легенд. Женщина из приданий.
Вот уже месяц прошел с того момента, когда этой женщине разбили сердце. Младший брат, как никто знал, каково терять ребенка, пусть даже оставшегося в живых. Тем больнее была утрата. Вот он, живой и здоровый, ходит по миру, но он больше не твое дитя и никогда им не будет. Если вещи страшнее смерти. Оплакивая свое чадо, ты носишь траур, твое сердце разрывается от боли, но постепенно, год за годом ты успокаиваешься. Ты свыкаешься с мыслью, что в твоей жизни больше нет дитя. Но когда этот ребенок ушел из твоей жизни, при этом оставшись в живых. Когда каждый шаг напоминает тебе, что где-то там, живет часть самого тебя, это наносит новые и новые раны, не давая утихнуть твоему горю день ото дня. Рана продолжает кровоточить. Непостижима человеческая душа. Непостижимо то, как много боли мы способны вынести, оставаясь самими собой.
Сигнус знал, что случилось в доме его сестры. Он знал о том горе, что постигло Вальбургу. Знал, как тяжело она переносит произошедшее. Впервые услышав о том, что племянник сбежал из дома, Сигнус ощутил сильнейшую волну воспоминаний. Тот же поступок, почти те же мотивы... Те же громкие слова обвинения из еще детских уст, не знавших самой жизни. Обвинения детей опасны. Тебе кажется, что это лишь слова, пустые, несерьезные, изменчивые. Но что, если стержень, что живет во всем вашему роду столь же крепок и в них? Или еще крепче. Они твердо стоят на своих убеждениях, которые идут вразрез с тем, чему их учили.
Прежде чем посетить свою сестру, Сигнус отправил к ней Друэллу. Уж кто бы мог понять чувства матери, так это мать, так же потерявшая ребенка. Сам же Блэк направился прямиком к этой стороне этого неумелого детского спектакля. К его главному актеру... Уже имея некоторый опыт разговора с беглецами из собственного дома, Сигнус хотел скорее убедиться в том, что все вышло точно так же, нежели вернуть мальчишку в семью. После прошлого раза мужчина понимал, что это бесполезно. Этому поколению невозможно противостоять традиционными понятиями, они слишком далеко ушли вперед. За ними уже не угнаться.
Разговор, как и предполагал мужчина, не увенчался успехом, но щедро наградил мужчину пониманием всего произошедшего. Самые страшные опасения Сигнуса подтвердились. Он не желал называть детей предателями, но обязательства перед родом требовали от него определенных поступков. На стене дома на Гриммо будет новый выжженный портрет. На древо станет смотреть еще больнее, но кто бы хоть раз показал свои истинные эмоции в этом доме, в этой семье. Уж точно не тот, кто возвел сдержанность в абсолют.
Сигнус прибывает в знакомый ему с самого детства дом. Теперь же он кажется, укутанным мраком. Все в этом доме кричит в мертвой тишине. Все портреты их предков на стенах готовы вопить о той боли, что парализовала дом. Так же было и с Блэк-холлом, когда фамильное гнездо навсегда лишилось Андромеды. Это кричит сама магия, та родовая магия, на которой держится все. Не останется никого из рода, и дома рухнут, обратившись в прах. Это живая материя, пусть и не осязаемая, но ощутимая. И от нее оторвали кусок. В ней прожгли дыру размером человека, что рискнул собственной семьей. Эта магия стала слабее ровно на одного несколько лет назад, а теперь и на двух... Дома волшебников, пропитаны ею, она держит, она защищает, она спрочает этот целостный организм, который сейчас лишился серьезной своей части. Это не может не быть заметным.
Эта женщина... Она открывает ему дверь, словно ничего не произошло. Но произошло и это видно, читается на той маске, что надевает Вальбурга, прежде чем принять родного ей человека. Ему ненужно приглядываться, что бы заглянуть за деланную беспечность. Уж кто-кто, а сестра и ее привычки ему отлично знакомы. Даже те, на которые она не обращает внимание.
— Доброго дня, Вальбурга... Прибывать без предупреждение не в моих правилах... Ты же знаешь... — в этом доме стало тихо. Так, что голос сам собой понижается, будто дом опустился в траур похорон. На одного человека он стал мертвее, на один голос тише. Сигнус направляется с сестрой наверх, не дело им говорить в коридоре или же там, где их могут услышать. Не Орион, нет. Он в курсе приезда брата. С ним у Сигнуса будет отдельный разговор в этой ситуации. Отцы лишь внешне кажутся безучастными, холодными, равнодушными. Все это — лишь игра стереотипов, не более. Способ держать себя перед обществом. Притворяйся, пока твоя ложь не станет правдой в случае, если ничего не можешь изменить. Сигнус не любил действовать этим путем, но иногда лишь он один и оставался, как обезболивающее при тяжелом недуге.
Он старается быть тише, внимательнее к Вальбурге. Приказывает Кричеру принести чай в покои хозяйки. Ей необходимо беречь себя. Странно, что миссис Блэк сама вышла встретить гостя. Лишнее в данной ситуации.
— Как ты, сестра? — скинув плащ по дороге в руки домовика не глядя, Сигнус закрывает за собой дверь, входя в спальню сестры. У стен в старых домах есть не только уши, но и глаза. А еще они говорят, и иногда ужасные вещи, словно впитали всех призраков рода. И последнее, что стоит делать — это их слушать, — Мне следовало прийти раньше, прости... Я оставил тебя наедине с этим. Думал, Друэлла сможет тебя поддержать.

ЖДУ КРИМИНАЛЬНУЮ СЕМЬЮ

---

Carlo Augusto Cavalcanti |  Карло Август Кавальканти чистокровный, 59 лет, дон семьи, артефактолог|Johnny Depp ПОДРОБНОСТИ Карло Август Кавальканти (родился в 1923) — наследник своей семьи, почтенной, достаточно древней и именитой, известной своими зельеварами, сильными волшебниками, людьми с часто редкими или доведёнными до предела возможного способностями. Говаривают до сих пор, что среди Кавальканти веке в 15 были некроманты. Были действительно Карло знает об этом прекрасно из семейных книг да родового древа, в котором указаны разные детали, о которых посторонним лучше не знать. У семьи всегда был достаток, всегда им сопутствовала удача, они были баловнями судьбы, собирая богатый урожай способностей как магических, так и умственных. Слухи сообщают ещё больше: о тёмных магах, которых боялись, о связях с «отравителями» Медичи и многое-многое. Но что имел наследник такой истории по факту? Ничего. Карло ждал лишь разорённый дом, в котором от былого величия осталась лишь мебель да убранство. Былых денег у семьи уже не было, отец средний волшебник с средним же достатком и не понятно даже, то ли его так обучали ужасно, то ли он тот самый «урод» в семье. Но Карло, выросший на историях о своих же предках, понять семейного упадка не мог, а потому старался как мог, делал всё, лишь бы не быть похожим на бесхарактерного, слабого отца, позволившего их семье скатиться в такую пропасть. Он упорно занимался, думал без конца о том, как сделать себе имя, как вернуть имя семьи. Среди них были сильнейшие, а сейчас? А сейчас он начинает практически с нуля, норовом и умом забирая управление семьёй из рук отца, открывает сначала лавку, затем расширяет её до магазина, а затем и сети магазинов в разных странах, создаёт артефакты повседневного пользования, понемногу начинает зарабатывать, находит сам достойную партию. Сицилия и Италия места сугубо семейственных, это возможность, это статус, это связи. И любовь, чего уж греха таить, но приходит она далеко не сразу и не легко, но в выборе спутницы жизни он уверен. И уже в двадцать пять обзаводится наследником, которого воспитает в лучших традициях их семьи. Военные годы пришлись на последние годы его учёбы и из них он вынес многое, а в последствии ещё и заработал. Мир был полностью разрушен для всех, а на этом можно было поживиться: мелкая контрабанда, опасные артефакты, в создании которых он поднаторел, покровительство другим, менее защищённым, поиск полезных знакомств и связей. И в короткие сроки он поднялся буквально с самых низов до того, что он имеет сейчас: деньги, влияние, сила, семья. И пускай его и его людей зовут мафией сколько угодно. Они Семья, им знакома Омерта, но когда речь идёт о репутации, о кровных родственниках, о союзниках и друзьях, которые долгими годами доказали свою преданность, разве это будет играть роль?

Marcella Maria Cavalcanti |  Марселла Мария Кавальканти чистокровная, 54 года, донна семьи, возможно есть свой небольшой бизнес |Rachel Weisz ПОДРОБНОСТИ Марселла Мария Кавальканти (в девичестве Буджардини 1928 года рождения) — урождённая чистокровная неаполитанка, выросшая в богатстве и уважении. Её отец, занимавший пост в правительстве, мог обеспечить и дочь и жену всем, что бы они ни попросили. И Марселла росла той, кому доступно всё, той, что получает желаемое любым возможным способом, а если ей этого не дают, то берёт сама. Ей нравилось положение её семьи, ей нравилось управлять и не сказать, что она, учащаяся у своего отца, была в этом плоха. Она с детства научилась быть выше «недостойных», но мило и скромно улыбаться при необходимости, быть хитрой и обходительной, но опасно-острой при желании. И в отличие от своей матери, прекрасной светской сеньоры, но никакущего лидера, Марселла готова была управлять даже собственным мужем, лишь бы всё было так, как хочет она. Волшебница не капризна, не истерична, но обладает высочайшими требованиями комфорта. И уже в свои двадцать лет она думала о том, что найдёт какого-нибудь мужа-политика, из которого будет верёвки вить, может «бизнесмена» из числа первых, но жизнь свела её с начинающим Карло, который цеплялся за былую славу рода. Это смешило рассудительно-холодную девушку, но она лишь улыбалась и кивала. У него был потенциал и под её лёгкой рукой Кавальканти точно добьётся всего и даже большего. Марселла вынашивала этот план несколько месяцев, общаясь с ним по переписке, вежливо флиртуя, тонко намекая. И она не знает, понимал ли он, но когда она взяла его фамилию, когда она переступила порог чужого дома, всё изменилось. Буквально. Нет, у неё по прежнему было всё, что нужно конкретно ей для комфорта, но управлять мужем не вышло. Впервые в жизни она потерпела крах полнейший. Карло оказался ловчее её и справился со своим родом сам, сделал её своей Донной, хозяйкой, главой семьи, второй после него казалось бы. Но это было не то, чего ждала женщина. Она-то думала, что у неё в руках будут все карты, а ей достались лишь огрызки, как она думала. А тайны, неполноту информации она любила ещё меньше, чем своего мужа как оказалось. Была ли любовь? Возможно, но не сразу для обоих и не так уж долго для неё. Их общий сын стал для неё какой-никакой отдушиной, возможностью воспитать верного лично ей мальчишку, который будет рассказывать ей всё сам, но нет. Он упорно слушал отца и ни в какую не думал менять ориентиры. Дочь уж должна быть более покладистой, да? Нет. Ни разу. Норовом в своего упрямого, целеустремлённого, железобетонного отца... она бесила. Она не желала понимать того, что внушала ей Марселла. Важнее её, матери, и жизни самой девушки нет ничего, но та упиралась в отцовские догматы. Катарина знала больше, знала лучше. И даже страх и насилие не помогали вразумить нахалку. Ничто не помогало.

Gianluca Pietro Cavalcanti |  Джанлука Пьетро Кавальканти чистокровный, 34 года, капо семьи, владелец кофейни «Giorno de Luna» |Matthew Daddario ПОДРОБНОСТИ Джанлука Пьетро Кавальканти (родился в 1948) — старший ребёнок в семье Кавальканти, наследник и опора отца. У Карло может быть сколько угодно капо, консильери, людей, думающих, что их место за ними навечно, но никого ближе и посвящённей в тайны Семьи, чем его сын, не будет никогда. Именно Джан знает всё о делах семьи от и до, именно его отец с детства натаскивал по законам, экономике, магии, готовил из него достойного сына достойного отца, что не поступит как его дед, безжалостно просрав весь потенциал семьи и спустив созданное огромным трудом наследие. Понимал ли это маленький Джанлука? Хотел ли он всех этих уроков и правил? Нет, он и не думал о наследии семьи, о роде, об обязанностях, будучи ребёнком, желающим просто игр и веселья. Не сказать, что у него не было друзей, времени на игры, но хотелось больше. И он долго не понимал, почему отец так трясёт его со всем этим, делает из него губку, впитывающую любую полезную информацию. Понял, когда стукнуло пятнадцать, когда уже была маленькая сестрёнка, когда отец рассказал о том, чем была известна их семья, чем занимается он сам. Без прикрас, без замалчивания. Некромантия? Было дело. Зельевары? Полно. Кажется, даже метаморф водился колене эдак в десятом, а то и дальше. «Хочешь, чтоб тебя помнили, сын? Тогда стань тем, кого можно запомнить, кого достойно было бы помнить». И Джан пытался, поняв, почему отец так держится за своё дело, за свою «мафию». Чтоб сохранить род и память о нём, чтоб защитить семью, чтоб обеспечить им возможность жить. Хотел ли Джан становиться во главе всего этого? Он не думал, что да. Он хотел бы простой семьи, детей может, бытового счастья, строящегося из мелочей. Встанет ли он на место отца, если и когда придёт его время? Без всяких сомнений. И уже Катарина, смотрящая на него, с уверенностью кивает, зная, что он справится. Ну или поубивает всех нахрен, водится за ним такой грешок. При всей выдержке и рассудительности, Джан далеко не всегда и не так хорошо контролирует свой гнев. Но для этого у него есть сестра, которая и остановит и скалкой отхреначит сама так, что мать родную не вспомнишь. Поначалу, подрастающая Кати думала о том, что брату будет сложно с его, казалось бы, благородством и желанием спокойной жизни, но он вливается в отцовское дело так легко и естественно, что сомнений в породе не остаётся. Да и с отцом у них одно общее заметно сразу — веет от них и силой, и властью, и умом. Смотришь и чувствуешь, что перед тобой порода. И пока остальные видят примерного, послушного сына, гордость для родителей и пример для всех, недотягивающих до идеала, Джан холодно ухмыляется, отдавая приказ на устранение. Выпускает звериный гнев, щурится, заставляя других в страхе глаза отводить и трепетно молчать, иначе тут нельзя: жёсткую иерархию здесь уважают, а за малейшее нарушение дисциплины могут и штрафное заклятие отправить. И шепотки гулом в полупустом зале стоят: сын своего отца, кремень, сталь, которую не погнуть. Их лидер уже. Со своим кодексом, выпестованным отцом, своими принципами, бесконечной верностью своим людям. Лидер, которому верили и за которым готовы были рвануть хоть в Преисподнюю. И пускай их там ждёт Дантев Люцифер.

Michele Bugiardini |  Микеле Буджардини чистокровный, 43 года, политик |Al Pacino ПОДРОБНОСТИ Микеле Буджардини (родился в 1939) – младший сын в семье видного политика Неаполя казался на фоне яркой и властной старшей сестры серым, пресным, ужасным наследником отца. Отец-то всегда был на сотню шагов впереди, всегда умел получить выгоду и добиться желаемого поста, особенно с покровительством мафии. В конце концов в политике положение высокое с чистыми руками не занять – всё пишется кровью конкурентов. И Микеле всегда казался слишком мягким, выросшим в хороших условиях, не знающим жестокости жизни, хотя и похожим нравом на отца. Он окружающим казался более уступчивым, а значит слабым. Катарина за не таким уж дальним родственником наблюдала со стороны – он никогда в Кавальканти родню не видел, разорвав все связи с сестрой после её помолвки. И верно, Марселла и сама не горела желанием общаться с братом, которым, как думала, сможет легко управлять всегда. Подарки ежегодные с припиской «Buona Natale» и не более. Марселла думала, что терпеливый, мягкий и покладистый брат побежит за любым её словом, стоит лишь в глазах блеснуть слезам, ведь она член семьи, единственная и несомненно любимая старшая сестра, которая, пусть и нехотя, но всегда была рядом и поддерживала. Фальшиво, неискренне, безразлично, но поддерживала. Семья же. Холодный, рассудительный и самое главное жёсткий нрав Микеле проявился тогда, когда он окончил Шармбатон и посвятил себя политике. Он во всём поддерживал отца, стал ему союзником и преемником, с такой же лёгкостью влился в дела «тёмные», будто это частью его жизни было всегда. Он оказался не по зубам всем тем, кто звал его слабаком и мальчишкой с золотой ложкой в заднице. Руки по локоть в кровь окунуть он не боялся, но словом мог сделать ещё больше, чем оружием. И слишком быстро стал зваться достойнейшим сыном своего отца, его продолжением, его наследием, слишком быстро заработал уважение и почёт. Никто не понимал, разумеется, откуда такая жёсткость в едва ли не пацифисте Микеле, который на капризы старшей сестры смотрел, глаза закатывая. Никто и не понимал, когда яркая Марселла оказалась не настолько волевой и сильной, как её брат, когда о нём говорить начали гораздо больше, нежели о теперь уже сеньоре Кавальканти. А Буджардини и объясняться не спешил никогда и ни с кем, лишь отшучиваясь и отмахиваясь от неудобных вопросов. И разумеется Марселла не упустила этого, когда у неё не осталось ниточек влияния на собственную семью. Ведь нет ничего превыше крови, да? И она пошла к Микеле со своей историей, просьбой спасти её от деспотичных родственников. Ну а кто Микеле, чтоб отказать? Тем более иметь под пятой столь сильную Семью выгодно. Семья ведь превыше всего.

ИЗ ИСТОРИИ РОДА

Если верить семейной легенде, род Кавальканти происходит от древнего некроманта. Он был уважаем в первых веках этой эры, он и его пугающие исследования долго отзывались шепотками на улицах, среди прочих волшебников, на семью Виталиса косо смотрели все, а те не менее одарённые волшебники, дети своих родителей (супруга некроманта приходилась превосходным зельеваром древних времён), продолжали дело своего отца. Каждый из его потомков обладал не дюжей силой и овладевал не меньшими знаниями. Люди говорят, что у каждого из четверых детей Виталиса был свой особый дар: один из сыновей читал чужие мысли по глазам, другой над мёртвыми ворожил, подобно отцу, а дочери-прелестницы, будто вейлы притягательны были, старшая обличье по воле мысли меняла, а младшая от смерти верным словом уберечь могла. И пока вчерашняя провинция Рима день ото дня сюзерена меняла, каждый из них своей семьёй обзавёлся и род продолжил.

И на протяжении веков они передавали знания, накопленные десятилетиями жизни, устанавливали связи с другими семьями разрозненной Италии, что дробилась non maghi на мелкие владения, выходцы с зернового придатка государства, они пользовались уважением у других, а их силы и знания пугали прочих магов. Ныне зовущиеся Средними Веками и Возрождением времена казались расцветом рода, когда их услуги, товары и способности пользовались огромным интересом. А они сами роднились с владетелями Флоренции родом Медичи, чья немагическая ветвь угасла в восемнадцатом веке, а волшебники и потомственные зельевары по сей день хранят славу о себе как о великих отравителях. И Кавальканти бы тоже множить и хранить свою славу, свои многочисленные таланты. Жаль лишь что-то пошло не так. Положение в Италии не менялось существенно долгие столетия, оставляя страну разбитой ненароком тарелкой, но отношения в магическом мире менялись едва ли не каждый день. И сияние звёзд над родом Кавальканти начало постепенно затухать.

На дворе вторая половина восемнадцатого века, а в роду практически не осталось действительно уникальных волшебников, старшие члены семьи негодуют, смотря на бунтующих детей, что отказываются передавать «зверские» практики наследникам, вдохновляются магловскими идеями гуманизма и уходят от жёстких рамок рода, в которых некромантия была нормальной, а предсказание кому-то смерти не шептали напугано, боясь расправы. Они смотрели на внуков и молились мирозданию, магии, Мерлину и даже магловскому Богу, чтоб хоть достоинство крови не запятнали эти вольнодумцы. Кто-то ещё помнил о закрытых в родовом домусе фолиантах, что хранили в себе всё накопленное поколениями волшебников, но уже к первой половине двадцатого века от этих скудных остатков были лишь легенды и сказки, в которые с трудом верили, смотря на действующего главу рода, в котором из «волевых черт, холодного взгляда и цепкой хватки» разве что лицо было.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

Эта семья самая настоящая катастрофа, скрытая за прекрасной внешней картинкой. И если жёсткое воспитание отца дети понять могут и особых обид у них как у наследников отца нет, то безразличие и холодность матери Джан воспринимает с трудом, особенно на фоне всегда весёлой и тёплой сестры, умеющей и к отцу ключик найти и к брату, а Катарина последствия физ.насилия скрывает старательно от всех. Она на постоянном контроле со всеми, чтоб не узнали и не сломали. И всё вот это стекольно-сложно-семейное безумно хотелось бы отыграть. Тем более, что кроме личных отношений их связывает и Семья.

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

лс, гостевая, тг - @MichelleBernard

---

Пример поста

— Ты уверена, что стоит идти одной, — Абель останавливает её, надавливая ладонью на грудь.
Катарина удерживает себя от закатывания глаз усилием воли, сжимает её ладонь в своей, легко отводя руку наёмницы в сторону. Эти вопросы не были чем-то необычным для них, иногда Кавальканти готова была звать Абель «мамочкой», а в половине случаев сама более походила на наседку, оговариваясь исключительно ценностью кадров. Так было проще, легче жить и не думать о лишних привязанностях, которые могут потянуть на дно в любой момент камнем, к коему привязаны ноги. Семья превыше всего, честь превыше всего. Да. Только говорить об этом направо и налево — практически самоубийство, причём медленное и мучительное с уклоном в мазохизм.
— Да, — жёстко отрезает волшебница. — Мне нужно лишь передать информацию о месте. Всё.
— Послали бы кого помельче, ты нам живой нужна, — Деби головой кивает в сторону, мол людей мало что ли?
— Это крупная сделка, решили, что должен идти кто-то из капо, — Кавальканти отпускает всё же её руку, убедившись, что Абель не повторит попытку остановить её. — В крайнем случае я свяжусь с тобой, — Катарина тряхнула рукой, на которой звякнул браслет, связанный с таким же на руке наёмницы. Итог ужасной до смешного истории, после которой у обеих нервной системы раздражаться хоть чему-то, кажется, не осталось совершенно.
Стоило ли говорить, что Белладонна лгала? Стоило ли говорить, что Абель это прекрасно знала? Знала и молчала, ведь отговорить собственного лидера, когда та всё для себя решила, практически невозможно. И опасно для остатков нервной системы и без того готовой использовать нецензурную брань вместо любых слов и махать ручкой на прощание.
Катарина тем временем берёт со стола колдографию мужчины, которую получила заранее и уже изучила вдоль и поперёк, запоминая не самое примечательное лицо. Наиболее подходящий вариант для подобных встреч, главное, чтоб никто не вмешался. Кавальканти уж слишком хорошо знает, как могут подставить другие Семьи и какую награду могут предложить за сдачу хоть кого-то из членов Семьи. В конце концов хватает законников, что хотят очистить мир от «гнили». «Посмотрели б хоть в зеркало для начала» — всегда думает волшебница перед подобными встречами, припрятав в ридикюле кинжал с парочкой действенных ядов, так, на всякий случай. Она всматривается, вглядывается в последний раз в  простенькую колдографию и сжигает кусок бумаги. Пламя в уголке фото вспыхивает на несколько секунд и тухнет, лизнув едва пальцы, отблесками поиграв в коньячных глазах.
— Знаешь, можно будет после этого дельца смотаться куда, — Катарина солнечно улыбается, подходя к зеркалу в полный рост. Чуть подбородок приподнимает, голову поворачивает в одну сторону, в другую, оценивает. — Пляж, море и блаженный отдых, — она оглядывается на Абель с лукаво-хитрым блеском в глазах, точно у ребёнка, задумавшего очередную шалость.
— Угу, толпы туристов, среди которых могут быть подосланные ублюдки, громкие дети и ворчащая Донна в придачу, — услужливо напоминает наёмница, коротко кивнув. Кавальканти морщит нос обиженно, передразнивая Деби. Но с тяжёлым вздохом соглашается. Нужно найти тихий, уединённый закуток, где их даже дражайшая матушка не достанет. И желательно как можно быстрее, постоянные попытки вернуть контроль со стороны Донны доводят до трясучки, и девушка буквально кожей чувствует подступающий нервный срыв, холодком проходящийся по спине. И он появится ой как не вовремя как, впрочем, и всегда.
Белладонна спешно возвращается к зеркалу взглядом, собирает волосы в высокий хвост, затягивая его потуже. И наблюдает как постепенно под беззвучное заклинание меняются черты её лица. На самом деле не кардинально: форма лица, носа и губ, разрез глаз едва и их оттенок становится больше зелёно-карим, чем коньячным, но всего этого вполне достаточно, чтоб её не узнал никто. Нужна лишь концентрация для поддержания чар и никаких сомнительных фляг с оборотным и ненужных побочных эффектов и артефактов, которые можно заметить и сорвать.
Она накидывает утеплённое пальто, всё же февраль в Париже месяц непредсказуемый из её воспоминаний об учебных годах, приглаживает ворот и достаёт старенький, времён учёбы же портключ, с помощью которого она летом «сбегала» в Париж к однокурсницам от «убийственной домашней скуки», иными словами от матушки подальше, когда даже за учебниками и тренировками от неё было не скрыться. Тогда они целыми стуками бродили по улочкам города, местные рассказывали различные истории о городе и жителях, показывали занятные места и заведения, о которых никто другой не знает. А сейчас Катарина вспоминает с колкой усмешкой историю о том, как младшекурсники пытались купить алкоголь в «одном из старейших заведений Парижа», а их турнули ко всем чертям. Она качает головой, толкая несильно входную дверь, тут же оглядывая непринуждённо зал, будто ищет местечко получше. Замечает нужную фигуру через пару мгновений и неторопливо подходит к стойке.
— Виски, пожалуйста, — она на французский переходит инстинктивно, чуть улыбаясь подошедшему бармену. На неё смотрят с несколько большей теплотой, чем на прочих захожих случайных туристов, можно даже сказать одобрительно, а она мысленно лишь глаза закатывает, пытаясь не хохотнуть тому, как на самом деле серьёзно люди относятся к отграничению «свой-чужой». Хотя, стоит признать, Катарина сама когда-то провела жёсткую черту, отделив одно от другого. Правда в итоге получила фактическое недоверие к очень многим вещам и задатки паранойи, но с другой стороны этим же во многом обезопасила себя. Увы, криминальный мир, а тем более магический не добрая сказка о простых выборах и решениях.
— Bonjour, — она спокойно улыбается мужчине, будто старому знакомому, окидывая при этом его внимательно-цепким взглядом. — Странно, должно быть, сидеть битых сколько-то там часов в баре, будучи при этом истинным трезвенником, — она легко переходит на английский, кинув смешливо-понимающий взгляд сначала на стакан, а затем и на бутылку. Делает глоток из своего стакана и устраивается на стуле удобно настолько, насколько вообще это возможно.

Жду самую любимую, нежную девочку с личным демоном

---

Solveig Gerda Scarrs  |  Сольвейг Герда Скаррс
And then he'd say, it's alright, I got home late last night
but   I'm a   s u p e r g i r l    and supergirls    j u s t    f l y.

полукровка, 25 лет (1957 г.р.), род деятельности на ваше усмотрение | alycia debnam carey / любая на ваш выбор подходящая под персонажа

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

этот день для меня как агония
и тоска по тебе не сравнится даже с тобой.
я вырву все что написано
и лето станет теплой южной зимой.
кто они
когда мир бесится?
кто они – наши дети?
кого им держать за колено?
возвращайся скорее домой
у каждого свои демоны
возвращайся скорее домой
и укрой себя мной
чтобы сердце запело.

Сола - мой луч света в темном царстве. Маленькая, хрупкая, нежная - до невозможности любимая. Кладет голову на колени, смотрит так, что сердце замирает, и только единицы знают, что творится у нее внутри, сколько демонов хранит, и как борется с ними.
Ей не повезло с семьей, но Маркус надеется, что ей повезло с братьями. Отец - пьяница и тиран, мать - не знала вовсе. Маркус заменил ей обоих. Баюкал, кормил, любил, пытался дать ей то, чего от рождения была лишена. Росла и видела только нищету и грязь, радовалась наспех сколоченной игрушке из пустых бутылок и каких-то деревяшек, радовалась, когда Маркус рисовал ей на старых газетах и помятых листах пергамента. Несмотря ни на что не утратила веру в сказку. По крайней мере он хотел так думать.
С раннего возраста замечал, как иногда замыкается - смотрит в пустоту, шепчет что-то тонкими губами, как сжимается в комочек и заходится плачем. Слышит что-то, только ей известное, видит что-то - только ей открывающееся. Долго гадал, что это, пока однажды в ней не проявилась Герда. Кажется, что и черты лица изменились - стали более жесткие, острые, исчезла вся мягкость во взгляде. Сольвейг больше не существовало. Герда громко и вызывающе смеется, бьет словами и кулаками - не важно кого и как, бросается так, что норовит выцарапать глаза и разодрать все лицо как дикое животное. Маленькое дикое животное. Биполярному расстройству не важно - волшебник ты или маггл, оно калечит и истязает изнутри.
После каждого приступа Маркус и Игнар залечивали раны - большинство их шрамов - от нее. За каждый их шрам, придя в себя, она изводила себя. Он мог только догадываться, что творилось в ее душе от осознания, что она приносит боль своим единственным близким.
Приступы стали частыми в их доме, и даже когда Сола поступила в Хогвартс, Маркус часто ее навещал и все пытался найти лекарство. Зелья были, но у каждого был кратковременный эффект - организм вырабатывал привычку и все повторялось заново. На ее шестом курсе случилось то, что рано или поздно должно было произойти - Герда едва не убила однокурсника - разбитое стекло режет по шее лучше всякого ножа.
Маркус прибыл в школу сразу после письма. Он до сих пор помнит больничное крыло, свернувшуюся калачиком Солу на кровати, и громкие, завывающие рыдания - тогда же она и зарекается влюбляться и любить - подпустив к себе человека обрекает его на опасность.
- Забери меня, забери, - просит так, что кровь в жилах стынет. От ее голоса, от ее вида все сжимается внутри него. Но он не заберет, решив что в Хогвартсе ей будет лучше, а на следующий день ее найдут с перерезанными запястьями в женском туалете. Если бы Маркус встретил боггарта, тот бы обязательно принял облик окровавленной, мертвой Солы. Тогда же, кто-то из профессоров Хогвартса сварит новое зелье, оно поможет убрать приступы. Этого зелья хватит на долгие годы.
1982 ой год. Она сидит в баре принадлежащего Маркусу, пьет бокал за бокалов огневиски, и смотрит так, что Маркус понимает - Герда вновь вернулась.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

Сола - запутавшийся, испуганный ребенок. Всегда будет для него ребенком, не иначе. Она сама не понимает, что творится в ее голове и никому, кроме брата не рассказывает о том, что несмотря на лечебное зелье - постоянно слышит в голове свое второе Я. Дикое, необузданное и жестокое. Борется с ней каждую минуту своей жизни. И зелье помогало сдерживать до недавнего времени, сейчас ей все сложнее и сложнее контролировать ее.
Я не прописываю ее личную жизнь, и ее работу - она может быть колдомедиком, журналистом, может помогать брату с баром и тату-салоном, может работать где-то в антикварной лавке помогая ему сбавлять краденое. Вариантов много, полет фантазии не ограничен. Единственное что хочу - чтобы их связь друг с другом была неразрывна. Он первый - к кому она обратится за помощью, она та - к кому он полетит по первому же зову.

Прикрепляю семейное древо:
мать - Ольга Скаррс (в дев. Сигерд). Умерла в возрасте 35ти лет (15 мая 1960-го). Чистокровная волшебница.
отец - Ульфхам Скаррс, 1920-го года рождения. Чистокровный волшебник.
сестра - Сольвейг Скаррс, 25 лет (1957 г.р), чистокровна.
брат - Ингар Скаррс, 28 лет (1954 г.р), чистокровен.
Маркус Скаррс - 34 года (1947 г.р.)

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

гостевая, а там договоримся

---

Пример поста

Я играл с океаном, а прежде играл с огнем, мои женщины были отчаянны и умны.
Я смотрел им в глаза, и в каждой искал ее, а когда уставал, возвращался домой с войны.
Я растил сыновей, я рассказывал им о ней, сыновья улыбались доверчиво и светло. «Ты узнаешь ее, - они говорили мне. - У нее на запястье будет одно крыло».
Я прошел через штиль, прошел через чертов шторм, верно в каждом порту ждала бы меня жена, но я шел умирать, не ведая сам, за что – и остался жив, когда позвала она.
В этой женщине мир, которому равных нет, вопреки всему, что я сотворил из слов.
«Ты узнаешь ее, - они говорили мне. - У нее на запястье будет одно крыло».

Я не знал ни одной, что умела бы так молчать, появляться на горизонте, идти ко дну. Словно сам Господь положил ее как печать на сердце моем.

В его самую глубину.

Амикус вопреки устоявшейся привычке не ушел в свой кабинет, а остался сидеть за столиком у стены - скрытом большой деревянной балкой, о которую неоднократно разбивали чью-то голову, бутылки или посуду (по стечению обстоятельств, головы здесь бились куда чаще, чем стекло). Перед ним лежало несколько пергаментов - где-то перед глазами плясали цифры, где-то чьим-то корявым почерком выводились закорючки шифрованного языка, где-то даже был какой-то детский рисунок (так всегда любила развлекаться Алекто). И во все это он честно пытался вникнуть второй час, только мысли уходили куда-то в сторону, не давая ему сосредоточиться за работой.
Он находил какое-то извращенное удовольствие просто наблюдая за нею со стороны - как ловко Эвер управляется с посудой, как скользит по залу словно ничего не весит, как улыбается гостям и порой ему казалось, что видит свечение вокруг нее, видит исходящее от нее тепло в таком количестве, в котором никогда не видел, и это завораживало больше самого необычного волшебства.

Когда она пришла сюда - Амикус считал дни, когда же это хрупкое создание уйдет восвояси не выдержав колорита здешнего места и его обитателей - людьми этот сброд тяжело было назвать, и к этому сброду Кэрроу относил также себя.
- Генрих, повтори, - чуть хрипло - уже несколько дней безбожно болит горло сжимая гортань тисками, мужчина заходится в громком кашле, а после делает глоток обжигающего виски, - хозяин, вам бы к целителю, - гоблин как всегда мудр и прозорлив настолько, что подмечает очевидное, Он опускается на стул рядом с волшебником, не стесняясь наливая себе бокал хозяйского виски, - ребятки Сивого что-то совсем расхулиганились, боюсь как бы до дурного не дошло, - гоблин выпивает и громко крякает, тут же занюхивая своим огромным носом просаленный рукав некогда белой рубашки - а сейчас практически желтой, насквозь пропахшей алкогольными парами и дешевыми сигаретами посетителей, - может пора нанять вышибалу? Негоже вам, хозяин, постоянно выкидывать этот сброд, - второй полный стакан в руках гоблина, пока Кэрроу не смотрит - он также сидит, откинувшись на стуле, голова его чуть наклонена набок, а сам мужчина неотрывно следит за Фарлоу, убирающей стулья. Тут же над ухом раздается очередной кряк и гоблин со стуком ставит бокал на стол, - ну может быть вы уже скажете ей о своих чувствах? - этот тихий, и достаточно невинный вопрос заставил волшебника перевести взгляд на друга. Генрих работал здесь с самого основания бара, и был достаточно неплохим собеседником - Амикус уже давно смирился, что гоблин часто опустошает бар, смирился с его запоями и пьяными выходками, но никак не желал мириться с тем, что этот старик смеет лезть к нему в душу, это пространство Кэрроу оберегал крайне щепетильно, - дорогой мой друг, - его голос тих и спокоен, - все выжратое тобой виски я учту в счет твоей зарплаты, и займись наконец-то работой, иначе я вышвырну тебя отсюда быстрее, чем ты успеешь допить этот третий бокал, - гоблин лишь фыркнул, Амикус порывался уволить его с первого дня и до сих пор не осуществил свои угрозы, прощая ему многие ошибки, и Генрих совершенно не обидевшись, громко покряхтывая вернулся вернулся за барную стойку, куда также подошел Амикус, отдавая бумаги старику.

Эвер оказывается рядом, настолько близко, что он чувствует легкий аромат ее духов, настолько приятный, что ноздри мужчины раздуваются в желании втянуть как можно больше этого запаха в себя, порой, когда Эвер была на выходном, ему казалось, что он скучает по этому запаху, чистому, легкому... — С вашего позволения, мистер Кэрроу, - она перевешивается через барную стойку, вскользь задевая его рукой. Аккуратная ладонь с тонким запястьем. «Ты узнаешь ее, - они говорили мне. - У нее на запястье будет одно крыло». Он уловил тонкую паутинку вен, которые напоминали крыло, и Кэрроу никогда не думал, что обладает такой удивительной тактильной памятью - даже спустя несколько минут он чувствовал тепло прикосновения.
- Сколько вы будете медлить? Эта девушка осветит вашу жизнь, - пьяный бармен проводит Эвер взглядом, а Амикус грустно усмехается вертя в руках пустой бокал, - она не для меня, Генрих. ...Она не для меня, - ставит точку и вместе с ней бокал, он не хотел продолжать эту тему, он не хотел видеть жалость в глазах старого друга, все это было нестерпимо для Амикуса Кэрроу, который раз и навсегда решил, что не нуждается в жалости, любви и Эвер Фарлоу. - Я пошел, не забудь отправить документы, - волшебник отстраняется от стойки и идет в подсобку, где пылились пара принесённых гоблином книг.

Амикус Кэрроу не положительный герой, точнее он совершенно не герой. Он был насквозь пропитан цинизмом, жестокостью и черствостью. Он мог избивать, убивать и унижать - его этому учили с самого детства, он вырос в этом, все это было частью него и Амикус совершенно не хотел это менять, так было легче выжить в этом спятившем мире.
— Надеюсь, ты будешь кричать, потому что я люблю все эти игры в жертву. - грубый мужской голос и сдавленный девичий крик заставили мужчину остановиться у прикрытой двери, он особо не медлил - даже не думая расчехлять волшебную палочку, мужчина резко оказался в кладовке, видя перед собой ублюдка Сивого и прижатую им Эвер, ее глаза будут после сниться в кошмарах - страх, отчаяние, отвращение, что в голове что-то щелкает и наружу вырывается чудовище, за которое Темный Лорд наградил его меткой.
- Ну что же ты, приятель, кто так делает, - его поведение обманчиво спокойно, оборотень совершенно не правильно толкует его слова и довольно ухмыляется резко задирая юбку Эвер и начиная перебирать волосатыми руками на девичьем теле. - Я тоже люблю эти игры, давай поиграем вместе, начинай кричать, - голос похож на рык, а оборотень откинут к стене - его нос сломан и хлыщет кровь, но это Кэрроу не останавливает - он бьет иступляюще, бьет так, что на собственных ладонях костяшки стираются и проблескивает кость - ему плевать на боль, он хочет уничтожить того, кто посмел прикоснуться к ней. На стенах и полу кровь, белая рубашка Амикуса и жилетка пропитываются кровью избитого оборотня, который сейчас уже лежит на полу и лишь хрипит, - ну как приятель, поиграл? - сумасшедшая улыбка играет на губах, он приподнимает оборотня за волосы всматриваясь в помутневшие от боли глаза, - хочешь еще? - улыбка сходит, губы плотно сжаты и он с силой припечатывает его голову о каменный пол, зажмуривается, чувствуя на лице горячие брызги чужой крови. Оборотень затих, и Кэрроу наконец-то выпрямляется, - видимо он наигрался, - пальцами стирает с щеки, губ, подбородка - кровь, невольно размазывая ее еще больше, и сейчас поднимает глаза на девушку, тут же задумываясь о том, каким чудовищем предстал сейчас перед ней, но это была его суть и он никуда от нее не денется, и если сейчас Эвер вылетит из этой подсобки и больше никогда сюда не вернется, или же побежит в Аврорат - он поймет и не станет чинить препятствий. - Ты в порядке? Он не успел...? - Замолкает, только сейчас приходит боль, и не заметил как оборотень обороняясь рассек ему висок и разбил губу, мужчина чуть морщится, остановившись рядом с девушкой, смотря на нее сверху вниз и борясь с желанием притянуть ее к себе, дать понять, что он рядом и с ним не нужно ничего и никого бояться. Глупый... глупый Кэрроу.

напарника

---

Charlie O'Brien |  Чарли О'Брайн
 
hb, 28-30, аврор | George MacKay

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

Чарли О'Брайен живёт без половины сердца и вообще как будто наполовину. С первого взгляда не скажешь, он ведь аврор, он ведь приучен держать себя в руках. Но от группы постоянно кровоточащей раны не утаишь, как ни пытайся. Им ведь всем известно, что Чарли и Роджер были не разлей вода, с самой школы, даже раньше. Как левая и правая рука, как щит и меч. Чарли прикрывает спину напарника щитами, пока тот, заходясь в боевом азарте,  бросается вперёд. Кто виноват в том, что его настигает-таки "гниющая плоть"? Чарли уверен, что вина лежит на нём. Рождер привык полагаться на него во всём - и потому стал чуть менее осмотрителен, чем это позволяют обстоятельства войны.  Он, Чарли, привык полагаться на разящий меч друга и оказался не способен также эффективно контратаковать. За это и поплатились, оба.
Эта мысль сводит Чарли с ума.
- Роджер - не младенец, которому нужна была нянька, О'Брайен - осаживает его Сэвидж, пока они пьют эль в пабе в магловской части Лондона. За окном крупными хлопьями валит мокрый декабрьский снег. Злая-злая зима тысяча девятьсот семьдесят девятого на пороге,- Не унижай его этим сравнением, а сам сделай выводы и дальше живи.
Чарли живёт в полсердца и, кажется, ту половину жизни, что должна была достаться Роджеру. Это ведь ему нравились всегда большеглазые блондинки, посиделки в пабе, тренировки до потери пульса, жизнь на самом острие. Чарли любит книги, искусство маскировки и артефакты. Это его нередко можно было застать в лаборатории, где исследуют и уничтожают опасные темномагические находки. Теперь это удается все реже; война набирает обороты, война приносит нечто новое, заставляя старые раны покрываться безболезненным струпом.
- Я больше по защитной магии,- признается О'Брайен, когда в группу приходит Вэнс и оказывается у него в напарниках. Бессознательно он хотел бы, чтобы она походила на Роджера и этого же отчаянно страшится. Страшится, что снова все потеряет.
- Что ж, я тоже,- улыбается Вэнс, которая столько раз прикрывала спину своего старшего в прежней группе, что опасается вновь попасться в ту же ловушку,- Значит попробуем что-нибудь с этим сделать.
Сложно приходится всем. Сложно жить в полсердца, ещё сложнее - двум таким пытаться построить товарищество. Но война все шестерёнки заставляет вертеться быстрее. Учиться доверять, иначе строить работу в команде, подтягивать свой личный уровень приходится стремительнее, если не хочешь попасть в большую беду. Эммилин и Чарли не хотят, у них ведь и так по полсердца у каждого, терять больше им нельзя, можно самих себя растерять окончательно.
Как ты, Чарли? Как ты сейчас, когда война отгремела, оставив тебя вновь с необходимостью принимать перемены: Амелия оставила группу и пошла на повышение, а я теперь - беглая заключённая Азкабана? Что теперь заставляет биться твои полсердца? Надолго ли тебя еще хватит?

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

настроение

Мой товарищ погиб от беззвучных свинцовых стрел
Третья пуля вонзилась под сердце - он лег и замер.
Он отдал мне бинокль, чтоб я иногда смотрел
В окуляры, как будто большими его глазами.
А какие глаза у мальчишек в семнадцать лет!
Как он мог умереть — смуглоперый птенец Кубани?
Я потом усмехался — иду в университет
Тот же самый, который наметил себе поганец.
Там и встретил свою. Те глазищи на пол лица —
Он любил таких девушек — с черной косой, простушек.
Как я в шутку ругал его, экого сорванца —
Мне-то нравились зеленоглазые и с веснушками.
Дочки вышли красавицы, вишню любили грызть,
Я возил их в деревню — на море, увы, не вышло.
Там мы выросли с ним — он смуглее, я белобрыс,
И у бабки его мои девки объели вишню.
В годовщину я брал бинокль за ремешок,
Шел туда, где повыше. Не в трауре шел, но с вялостью.
Сквозь бинокль я видел особенно хорошо,
Даже если учесть, что на зрение я не жалуюсь.
После немцы напали. Да что я вам про войну?
В первый месяц призвали, закончил под Кёнигсбергом.
Я все думал, что я, как товарищ мой — не вернусь,
Но вернулся. Приехал — как чертик из табакерки.
Дом — пустой. Я не знаю, где Соня с женой лежат.
Зину месяц искал и нашел наконец в детдоме.
Доставал ей печенье по карточкам, шоколад,
Одевал ее, кутал, не жался, не экономил.
У нее уже внуки. Живет в Волгограде с мужем.
Я не езжу туда. Я уже ни за чем не нужен.
Я смотрю сквозь бинокль, как алеет закат в степи,
Я хотел бы уйти, но судьба говорит — терпи.
Я смотрю сквозь бинокль — самолет уходит на круг,
Все уходит на круг. Мир — как замкнутая система.
Это все хорошо, только я здесь стою зачем, а?
И товарищ глядит из бинокля, кричит — держись,
Он семнадцатилетний, не знающий про усталость.
Все мне кажется, что я его проживаю жизнь,
Будто я не хотел, а она все равно досталась. (с) Знаменосец Ира

Это заявка вообще-вообще не в пару. Это про вынужденных соратников, ставших друг другу надежным плечом, это про то, чтобы тянуть друг друга к лучшим версиям себя в условиях войны и уже перенесенных потерь. Это непросто, это местами очень больно, потому что вьетнамские флешбеки у обоих со всех сторон. Я даже не настаиваю, что у нас получилось. Может быть нет, может приноровились, но с кем-то другим получалось бы лучше. Предлагаю все это потрогать и раскопать совместно.
Кстати, Роджер может быть вовсе даже не другом детства, а кем-то большим. А может быть девушкой. А может быть братом-близнецом Чарли. Еще, быть может, он вообще не погиб после того, как в него попала "гниющая плоть", но стал инвалидом, был списан "на гражданку", но с Чарли они теперь не могут найти контакта. Все-все это, включая внешность, происхождение, характер отдаю тебе на откуп, О'Брайн. Даже поддержу твое желание сделать хоба-твист: поменять выживших местами. Это будет совсем другая история, я буду внутри себя вопить, что только что ушла от одного такого "огненного", чтобы попасть в напарники прямо к тебе, но я смогу перестроиться.  И тоже выйдет интересно.)

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

гостевая, лс, мне или Amelia Bones.

---

Пример поста (о Чарли там тоже есть!)

Перевод в новую группу дается Эммилин сложно. Не потому что она невнимательна или не ловит на лету правила, никем не записанные, а подвешенные в воздухе, точно табачный дым - просто от того, что вокруг все иное. Другие люди, другие голоса, одни им понятные шутки, только ими установленные границы. Помноженное на сумбурное, спутанное личное, от перемен Вэнс даже на время теряет к работе вкус, что совершенно некстати, ей ведь нужно оправдывать свой перевод, доказывать свою полезность. Это утомляет только сильнее, и домой она в ту слякотную промозглую зиму и простуженную весну возвращается со смен смертельно уставшей и спит без задних ног. Даже с друзьями видится постольку-поскольку, разве что рисует больше прежнего. Специально покупает в лавке в Косом новый зачарованный альбом, пряча старый среди корешков книг - все равно никто не станет теперь по ним шариться, после того, как Джастин нашел себе новое пристанище. Шершавая поверхность альбомного листа, привычная твердость грифеля успокаивают, настраивают на то, что все трудности временны и преодолимы при должном старании. Старания ведь у нее всегда было хоть отбавляй. Эммилин рисует по памяти новую группу, себя где-то рядом, методично встраивая новую реальность в свою обыденность.
Она хороша должно быть, раз никто так и не задает ей никаких вопросов на этот счёт. А быть может это заслуга Амелии, в группу к которой Вэнс стремилась попасть сознательно. О взаимной их с Брэнсоном соревновательной неприязни достаточно слухов бродит по отделу, чтобы быть уверенной, что уж при Амелии Эммилин едва ли станет часто пересекаться с Логаном.
К концу весны она чувствует себя лучше и почти совсем вливается в новую команду. Все ещё проглядывается, что шестерёнка из другой партии, но вертится исправно и никого не стопорит. Она подхватывает шуточки Сэвиджа, внимает размеренным и пространным наставлениям Писгуда, что ее почти на десять лет старше и потому страшно любит делиться своим ценным мнением, а с О'Брайеном они задерживаются порой на тренировочной базе дотемна, отрабатывая то или иное командное взаимодействие. Чувство локтя само по себе не возникнет, это всем аврорам хорошо известно.
Эммилин взяли на место бывшего напарника Чарли, уволенного в запас после того, как он словил "гниющую плоть" и чудом выжил. Они с О'Брайеном были не разлей вода и совместные тренировки Чарли нужны даже больше, чем Вэнс. Нет-нет, он запинается: то называет ее чужим именем, то проворачивает финн, который она не успевает осознать и подхватить, после чего парень, сконфуженно извинившись, отводит взгляд.
Лин треплет его по плечу и просит повторить, чтобы запомнить.
Такие вещи куда яснее видны человеку со стороны, а не тем, кто давно друг в друга пророс и корнями спутался. Внимание Сэвиджа к Амелии, одиночество Писгуда, тоска О'Брайена. Эммилин старается никого из них своей проницательностью не задеть, пустив ее лишь на благо. Медленно-медленно ко всем ним подбирает ключи.
Скажем, вот теперь, когда с начальницей явно не первый день творится что-то неладное. Сперва Эммилин к Амелии лишь приглядывается, списывая рассеянность на усталость. Кто из них не устал: неделя выдаётся дикая, точно вся дрянь мира копилась под снегом и слякотью, чтобы бурно прорасти в первые же недели лета - извольте, разгребайте, не обляпайтесь. Кто угодно станет тут забывать, какой день на календаре и что планировал делать, заветную цифру узрев. Но спустя несколько дней Лин становится ясно, что старшей не о планировании расследований стоит задуматься, а о внеочередном отпуске, который железная леди Боунс и не брала бы, не будь подобное самоуправство категорически запрещено. Оговорки, описки - куда ни шло, но ведь не нити же расследований, рассыпающиеся в труху!
Заводить этот разговор при всех Вэнс себе позволить не может - Амелия держит себя так строго, что едва ли ей понравятся сомнения, высказанные при группе. Ронять авторитет старшей для Эммилин - дело непозволительное, но пускать все на самотёк ей кажется делом почти подсудным. Пока парни перебрасываются шуточками, как горячими угольями, Вэнс направляется следом за Амелией, налив по пути чашку традиционного для Боунс утреннего чая вместо остывшего, без которого, по ее же уверению, с ней по утрам просто невозможно иметь дел, и это почти не преувеличение.

- Чай все же лучше выпить,- мягко улыбается Эммилин, обнаружив старшую в полутемной нише, и протягивает ей чашку. По коридору то и дело проносятся сиреневые министерские записки, снуют коллеги, перебрасываясь новостями, что немедленно станут достоянием всех групп, дай только срок. Обычная нервная сутолока последних месяцев и именно поэтому их разговор совершенно безопасен,- Потому что я собираюсь донимать тебя насчет веселой сестрички Бэрри. Мне кажется, что стоит вновь вызвать ее на допрос и провести его вместе, потому что мотив есть только у этой хитрой лисы, а она из всех моих ловушек выскальзывает, как масляная. Как ты на это смотришь?

НЕЖНО ЛЮБИМАЯ ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА

---

Miriam Strout  |  Мириам Страут
"Я буду молиться за тебя, милая, Ты будешь думать, что просто везет."
 
магглорожденная, ок. 29 лет, целительница | Jenna Coleman или Keira Knightley

---

ПОДРОБНОСТИ

ОБЩЕЕ ОПИСАНИЕ

Она умела его смешить. Среди сотен других ее достоинств и особенностей. Милых и забавных, и тех, от которых порой он в шутку выл и бился лбом об стол...Она умела его смешить. Как бы не было у него погано на душе. И это станет едва ли не единственным, что сможет он выдавить из себя, чтобы объяснить кому-то...Потому что остальное все уж точно не для них.

Мириам Страут. Его ангел, посланный с небес на эту землю, чтобы не дать ему зачахнуть от тоски и уныния в этой обители недугов и склянок с зельями. Удивительная эта девчонка появилась в госпитале в начале семидесятых. Юная ведьмочка тогда только решила стать целительницей. Сметвик же уже окончил стажировку. Был юн, нахален, самонадеян и неотразим в своем мальчишеском бунтарстве.
Они почти сразу поладили. Не поладить с Мириам совершенно невозможно. И пусть со Сметвиком они, казалось бы, сошлись на почве схожести темпераментов, но с тем же успехом Страут покоряла и самых непробиваемых больничных персонажей, что царапали носами потолки коридоров старого госпиталя. Это был необъяснимый феномен. Эффект Мириам Страут.
Таких людей, как Мириам, мало. А может и вовсе, больше нет. Таких искренних, настоящих и очень родных, словно ты знаешь их целую вечность. Рядом с ними всегда тепло и тебе невольно кажется, что у таких людей всегда все будет хорошо. Иначе просто и быть не может. И когда это оказывается не так, ты готов свернуть горы, чтобы все исправить. Даже если это невозможно. Всем твоим самым разумным доводам суждено осыпаться пылью, когда эти глаза наполняются слезами. Сегодня и всегда отныне.

Она не была похожа на тех девушек, которые обычно ему нравились. Он все больше волочился за длинноногими, волоокими медсестрами, что кокетливо хлопали длинными ресницами. Он красиво ухаживал за ними, включая на полную все свое обаяние, и рассыпался в комплиментах. С ней же он был мил и приветлив, как с какой-нибудь младшей кузиной, но это все было не то.
В ней не было той взрослой, женской грации, она скорее подкупала каким-то своим, еще подростковым очарованием. Но и в них, тех чьи волосы строго зафиксированными идеальными волнами струились по плечам, не было того, что было у Мириам. Что-то в ней восхищало его куда больше, нежели их умудренная жизнью стать и ленивая красота. Тогда он еще не был в нее влюблен. Не был даже очарован, как обычно бывал. Но она становилась ему все более интересной.
Он любил наблюдать за ней. В ее возрасте быть бы ей легкомысленной и влюбленной в эту чертову жизнь без памяти. Но она была личностью куда сложнее.
При всей своей разговорчивости, она надежно хранила свои тайны. Трогательное и добрейшее создание, она была одинока, но в этом одиночестве научилась жить. Научилась ни на кого не полагаться. И дала себе обещание никогда не оглядываться назад. Столь загадочные, прекрасные создания не вырастают из доморощенных принцесс. Не из тех, что произрастают в тепличных условиях под неусыпной опекой родителей. Нет, такие как Мириам вырастают Вопреки. Вопреки чужим планам и любым проискам. Немного обрастают попутно шипами, но стоят тысячи миловидных и постановочно трогательных в своей вымуштрованной застенчивости цветочков, которых обучили складываться в книксен и опускать глазки в нужный момент. Такие как Мириам великолепны в своей решительности и броне. И оттого, когда, сбросив шипы и открывая душу, будь это всего лишь трепом во время ночного дежурства, они протягивают тебе себя на открытой ладони, это стоит всего, что с тобой когда-либо приключалось...

Они со Сметвиком были одинаково неуклюжи в своих попытках быть независимыми от своего прошлого и друг друга.
Он восхищался ей. Остроумной, обаятельной, мудрой и какой-то по-особому доброй. Без этой плещущей через край любви к любому ближнему, случайно оказавшемуся на расстоянии метра. Потрясающей собеседницей и к тому времени уже своей близкой подругой. Чудесной молодой женщиной, наконец.
Он любил наблюдать за ней, смешить ее и сподвигать на глупости, которые, стоит отдать ей должное, она с небольшой порцией формальных возмущений, всегда мгновенно поддерживала. Он любил ее смех и привычку в лицах передразнивать тех, о ком она бралась что-то рассказывать, когда он хохотал до слез. Любил линию ее плеч, горячие руки и ямочки на щеках. И приходил в совершенно детский восторг, когда она делала какие-то милые глупости, которые не принято делать в обществе и не боялась косых взглядов.
Они никогда не ссорились. Только ругались. Почти в шутку. Больше спорили и препирались из-за какой-нибудь ерунды. Или чего-то куда более весомого, что они нарочно превращали в ерунду. Это была часть какой-то исключительно Их игры. Он мог в конце рабочего дня отыскав ее в одной из палат, болтающую с пациентами, бесцеремонно прервать ее беседу. Он ставил ей диагноз: "Острая форма трудоголизма", и несмотря на все протесты, взваливал ее на плечо захватом пожарника, чтобы опустить лишь на лестнице, где она обрушивалась на него колючими своими кулачками и тирадой о том, как это было невежливо. Она любила передразнивать его и греть ледяные свои после улицы руки, запуская их под его джемпер, пока он с литературной руганью извивался в наивной попытке спастись от обжигающих холодом прикосновений.

Гиппократ никогда не был застенчивым. Он скорее был слишком незастенчивым. И дело тут было вовсе не в нерешительности. В своей затянувшейся беспечной юности он не к добру овладел в совершенстве мастерством отпускать близких ему людей. Отпускать быстро привыкаешь. Особенно тех, за кого следовало бы хвататься изо всех сил.
И он снова и снова отпускал Мириам. Так и не решаясь вступить в эту реку во второй раз. Он был убежден, Мириам нужен какой-то хороший и славный парень. И сам же заочно отчаянно его возненавидел задолго до того, как таковой появился на горизонте.
Он упрямился и протестовал всем своим существом, не один месяц ловко уворачиваясь от всех разговоров доброжелателей. И видел ее лицо вместо черно-белых строчек своих книг. С ней сравнивал каждую ведьму, встретившуюся ему случайно, и все они ей уступали. Высокие, статные, те, что заставляют мужчин терять остатки разума, бледнели и сливались с серым этим городом.
Очень долго, уже разбитый однажды, он боялся даже себе признаться в собственной влюбленности в Мириам. Но от одной мысли о ней всякий раз расплывался в теплой улыбке. И тогда она призналась первой.

«И ещё вам пора в третий раз в дурдом, если вы ещё не заметили, что я люблю вас..» ©
Гиппократ давно избегал серьезных отношений. Только если в юности это было похоже на какой-нибудь спешный вальс, еще не лишенный грации. Теперь же Сметвик больше походил на боксера, который уворачивается от ударов, словно одно даже легкое прикосновение может стоить ему жизни. Всякий раз, когда его романы грозили перерасти во что-то серьезное, у него обострялись клаустрофобия и кессонная болезнь разом. Он шутил про «тяжелейшую аллергию на матримониальные отношения». Заверял, что твердо намерен никогда не жениться, а купленное однажды кольцо давным-давно сдал в ломбард, вместе с совестью, трезвостью и остатками здравого смысла.

- Сама эта система оценки людей по универсальным шаблонам их пригодности в быту унизительна! Жена-кухарка, жена-друг, мама, выгодное приобретение...Ровно то же и с мужчинами! Один умеет приколотить полочку в ванной, другой банкир, а у третьего зеленые глаза, которые подходят к новым туфелькам. Я упраздняю эту систему и, вообще, брак! - в запале своей несерьезной бравады он увлекается и повышает голос.
- Твои глаза, кстати, недурственно сочетаются с моими туфельками! – улыбается Страут.
- Я завещаю тебе их после того, как умру в гордом одиночестве. К старости я стану совсем несносен. Пока мои сверстники будут кормить в парке уток в прудах, я буду сидеть на другой скамейке и задирать молодым девчонкам юбки сквозняками из моей волшебной палочки.
Он салютует ей бокалом и хоть прикладываясь к вину заставляет себя замолчать. Словесное недержание его этой ночью приобретает какие-то совсем неприличные масштабы. И завтра, вероятно, осознав все на трезвую голову, он будет с этой же головы рвать волосы. Но он растаял в ее компании и стек в собственный бокал.
Они «отмечали» расставание Мириам с последним ее увлечением. Рыжеволосым аврором, косой сажени в плечах, добродушным и восторженным, словно щенок золотистого ретривера. В мимолетные их встречи, когда Сметвику доводилось перекинуться с ним парой фраз, Гиппократ со своим джентльменским набором из сарказма и черного юморка всякий раз ощущал себя рядом с этой англеоподобной сущностью хтонической тварью из преисподней с чешуйчатыми крыльями.

Целители не терпят слова "врач". Для них это синоним безумца с ножом, не способного исцелять и от беспомощности своей принимающегося резать людей, подобно средневековым врачевателям, увлекавшимся кровопусканиями. Ты часто называешь себя врачом. Но ты, Страут, Целительница куда больше, чем все мы. И не потому, что так написано в твоей трудовой. Пиши администрация госпиталя в этих бумажках правду, добрую половину документов не стоило бы детям показывать. Пока мы латаем раны и недуги, ты не забываешь побеспокоиться еще и о том, кто остается за чертой видимых повреждений. Временами я сам такой же, и сейчас мне кажется, я научился этому у тебя.
И ты спасла Меня. Знаешь, за всей этой бравадой: флиртом с сестрами, бесконечными непродолжительными романами и всеми безумными моими авантюрами, прячется самый обыкновенный трус. Он не так много раз по-настоящему влюблялся. Но всякий раз все это заканчивалось грандиозным его поражением. И этого оказалось достаточно для того, чтобы он совсем стал избегать этой затеи.
Тебя полюбит другой. Тебя нельзя не полюбить. Твой смех, твои глаза. Ты одна в целом свете умеешь Так улыбаться одними глазами. Я первым запру в одной из дальних палат для душевнобольных того, кого не покорит Мириам Страут. Удивительная и непостижимая. Одна на весь этот наш мирок. И совершенно безумна, если при всем этом тебе понадобился я.
Я не верю в то, что для каждого на этой планете есть только одна половинка, но уверен, что существует какая-то статистика, подтверждающая мои мысли. Согласно этой теории, у каждого мужчины есть женщина, лучше которой ему не найти. Им не обязательно быть вместе для этого. Не факт, что он ее достоин, а возможно, он вовсе не смог ее добиться, но у каждого есть та, с которой он сравнивает остальных и которую не в силах забыть. У каждого должна быть своя Мириам Страут.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

"А ты возьми его под крыло, Птица. Не то считай пропал твой рыцарь."
Все что известно о Мириам канону: в 90-х она занималась "долгосрочными" тяжелыми пациентами, с небывалым терпением и трогательной заботой, находя подход к каждому.
Еще была странная история с дьявольскими силками в горшочке, но с ней мы будем разбираться позже)

Мириам и Гиппократ - та самая парочка лучших друзей, о взаимной влюбленности которых очень давно понимают все вокруг, кроме них самих. Вернее, они были такой парочкой лет пять-семь назад. С тех пор, полагаю, успели в полной мере все осознать, еще больше преисполниться светлым и прекрасным чувством…и, не сговариваясь, твердо решили, что должны быть исключительно друзьями.
Эта история длится очень давно, и мне представлялось, что они успели побывать в самых разных состояниях. Долго отрицали свои чувства, боялись разрушить дружбу, пускались в отношения с другими людьми…возможно, пытались встречаться. Отталкивали друг друга и снова притягивались. Ревновали, злились, но всякий раз в самые трудные времена шли неизменно друг к другу за утешением.

У этой истории открытый финал. Я не знаю, нужен ли им хеппиенд, или некой продолжительности роман и болезненное расставание рано или поздно. Или может быть, третье лицо, с которым Мириам найдет свое истинное счастье, а я получу ценный жизненный урок. Я бы предложил, чтобы, пройдя весь этот путь, герои сами приняли какое-то решение. Давайте придумывать и писать это вместе!
Я лично вас готов хоть со свадьбы вашей выкрасть в последний момент, вовремя осознав, каким был идиотом и какую девушку чуть не потерял! Была бы на то ваша готовность подобное играть)
Так или иначе, Гиппократ давно безнадежно влюбился и пропал. Но запросто мог рассудить, что он не особо хорош для серьезных и долгих отношений. Он в последние годы утвердился в мысли, что кроме целительства, в целом уже давно мало для чего в этой жизни пригоден, и словно АнтиМидас, только портит все к чему прикасается. А Мириам нужен какой-то хороший и славный парень. Он пожелал ей его и сам же заочно отчаянно его возненавидел.
Готов быть тайным обожателем, верным вашим рыцарем, лучшим другом, преисполненным житейской мудрости старшим коллегой с нужной долей бытового медицинского цинизма, жилеткой и всем, кем еще только пожелаете. Готов быть бит вашими ухажерами за то, что такого засранца любит такая женщина, а я не ценю. На все готов, только приходите!)

На самом деле, на вас уже есть одна заявка от Андромеды (на нее в свое время приманился я), но на правах влюбленного я решил представить еще и свой взгляд)
В процессе написания я немного разошелся с мисс Тонкс в показаниях, но я, признаться, в этом не вижу большой проблемы. Я убежден, что заявки нужны, чтобы вдохновлять идеями, а не диктовать условия. Поэтому если эта история вам откликается, вы можете сделать Мириам своей. Наделить ее любыми качествами, которые сочтете уместными, написать ей любую другую историю. Происхождение мне так же совершенно не критично.
Внешности также две, потому что ее образ в моем сознании варьируется в диапазоне от очаровательной, гиперактивной и этакой неунывающей «Лу Кларк» - Джены Колман в этом случае (Клара, моя Клара!) до тонкой, чувственной и едва уловимо печальной Киры Найтли (вроде Сесилии из «Искупления»). И, конечно, вы можете предложить кого-то своего. Пусть Мириам станет полностью Вашей)

СПОСОБ СВЯЗИ С АВТОРОМ

Я аки Истина всегда где-то рядом) Проявляйтесь в гостевой и придумаем, как еще списаться, если будет нужно)

---

Пример поста одного влюбленного оборотня

И улыбка горло дерет и хочется завыть.
Ты ведь знала все наперед. Мне стало можно пить.
Хочешь быть красивой сейчас. И осенью в очках.
Это капли в крышку стучат...Придется жить, а как?
И дальше будут строить, видишь, план...
И город будет совсем сад. И как часы идут мои дела.
Стрелками назад.

Люди вешают друг на друга ярлыки и сами увешаны ими так, что уже ничего не видят. Однажды я сорвал их с себя. Все те, что навешали на меня за долгие семнадцать лет. Разом. С кожей. Но я лишь освободил место для новых.
Я убедился в том, что свобода – миф. Сказочка для восторженных максималистов. Одновременно их Божество и демон-искуситель, подстрекающий бросаться в авантюры и саму преисподнюю. Свободы не существует. Покуда ты живешь среди других людей, будь добр, вести себя так, как того от тебя ждут. Пусть в ничтожных мелочах, но никто не свободен.
Он отступает на пару шагов, убедившись, что она пришла в себя, чтобы попытаться повторить ее подвиг. Его душит больничный, едкий дух, которого здесь уже нет. Но он есть в его голове. Забирается под кожу, пропитывает ненавистным запахом одежду. И следующие секунд десять Кэттермоул больше напоминает восставшего из могилы мертвеца, нежели благородного спасителя юных впечатлительных особ.
- Это не розы, это…неважно – глухо пытается поддержать он беседу и умудряется даже выдать кривенькую улыбку, чтобы придать беспечности своему тону.
Хорош рыцарь! Едва начал оказывать первую помощь и сам готов рухнуть без чувств. Он встречается с ней взглядом и забывает о душной палате, серовато-белом потолке и натужных улыбках, которые, словно розгами, рассекали кожу, оставляя новые раны. Ты бы знала, что сказать, верно?! Ты всегда знала…
Он разглядывает ее, позабыв все приличия. Впервые за вечер, не короткими брошенными «случайно» взглядами, а пристально. Жадно вглядываясь в каждую мелочь, отчаянно запоминая каждый изгиб. Он взял бы свои слова про красные волосы, «которые нравились ему больше» назад. Она прекрасна.
Из груди его невольно вырывается смех, когда она поминает издевательства над котом. Короткий, но почти восторженный смешок. После которого он совершенно неведомым чудом умудряется произнести про себя, а не вслух: Люблю тебя..!
Он не скрывает своего восторженного взора. И это провал, Декстер Кэттермоул! Поражение на всех фронтах. Ты проиграл самому себе, парень. Выстроил за девять лет высоченную стену и теперь, присыпанный ее пылью, стоишь среди ее обломков. Глупо же, вероятно, ты выглядишь… Но глупее будет твое выражение лица, когда закончится этот вечер. Вспомни! Не то, как счастлив был рядом с девочкой в армейских ботинках. Вспомни, как пробовал на вкус стены вашего подвала. Как пытался прогрызть себе ход. Сожрать родной, отчий дом вместе со всеми его обитателями. Вспомни и беги в лес, Чудовище, покуда не опали все лепестки.
- Обращайся, - улыбается он. И восторженный взор его заметно меркнет. От упоминание колдомедицины его и вовсе передергивает, но он усмехается почти естественно и искренне: - Мне никогда не шли их аляповатые халаты.
- Ну хорошо, - вздыхает Хейли. – Вечер начался не лучшим образом, поэтому давай так – ничего раньше не было.
Не лучшим образом, разумеется! – усмехается он. И тут же его усмешка нелепо каменеет.
А Чего Ты Ждал..?
- Как пожелаешь. – внезапно легко соглашается он, сбрасывая нахлынувшее минутой ранее наваждение. И улыбка становится шире. В иступленной, притворной жизнерадостности, в бутафорском веселье. Он почти верит в них сам. И улыбается словно умалишенный, когда в грудной клетке разрывается что-то с оглушающим взрывом. Разлетается сотнями осколков, вонзающихся во все, до чего только могут достать.   
Все, как и было задумано! Верно, Умник?! Все, как ты хотел! - почти вопит кто-то в его голове.
Он слабо усмехается и оглядывается. Он стоит в самом центре слабо высвеченного островка веранды, словно на сцене. Впору раскланяться под громом оваций! Не переставая усмехаться своим мыслям, он отходит еще дальше. Вновь запрыгивает на перила, точно напротив Хейли и вновь устремляет на нее свой взгляд. 
<...>
Чтобы перестать на нее таращится хоть на мгновение, он принимается изучать цветы за своей спиной, обернувшись через плечо. Те самые не_розы, которые кто-то там холит.
- А кто говорил, что они приняли это спокойно?! – улыбается он, не поворачиваясь, словно озорной мальчишка, который гордится удачной своей шалостью. В то время, как все, наконец, повзрослели, умницу и отличник Декстер Кэттермоул обратился во вздорного, непокорного отпрыска. Запоздало и несвоевременно. Но дышится легче. И он смеется.
- Серьезно! Я скучал по вот этому «Декстера в Министры!»…Вкратце: Они это пережили.
По-разному. Она душила меня в своих "утешающих" объятьях первые недели две. Неуклюже гладила по голове, жалея "ее несчастного мальчика", роняя мне на макушку скупые слезинки.
Он же носил невидимый траур по парню с его фотографий, выставленных для публичной гордости. Не заговаривал со мной и не мог заставить себя подать мне руки. Мои родители всегда лучше других умели помогать своим детям почувствовать себя еще большим ничтожеством, чем они себя таковыми считали самостоятельно.
Самое же смешное, я внезапно понял, что стал бы прокаженным при еще десятке раскладов. Если бы не окончил школу на Превосходно, не выбрал бы работу, которой от меня ожидали. Стоило мне нарушить их план, и мой отец справлял бы по мне тот же траур. Возможно, чуть более гневно. Ликантропия была унизительным недугом, но благородной причиной, снимавшей с меня ответственность. И он захлебывался своей беспомощностью. Будь я легкомысленным идиотом, спустившим свои "таланты" в унитаз, он мог бы обрушиться на меня своим праведным гневом, но я был "несчастным мальчиком". За моей спиной была заламывающая руки мать, утирающая горькие слезы, и еще двое его детей, которые в этот ужасный в его жизни период, приняли не его сторону. Я же, оценив все, превратился в ехидного поганца, который лишь провоцировал его. За ужином и за воскресным обедом. Я обжился в его кабинете, каждый вечер с нескрываемым удовольствием уступая ему место в Его кресле, в которое, пересилив себя, он опускался после меня. И в его стиснутых зубах и гробовом молчании за столом было больше правды, чем во всем елее, которым он лакировал меня чертову тучу лет до того.
Я много узнал тогда. О себе и о своей семье. О моих друзьях. Я узнал, Волчонок, что меня тошнит от людской жалости пожалуй еще больше, чем от запаха лекарств. Я внезапно осознал, что не было никогда того Декстера, которого в шутку пророчили в новые Министры. Не существовало отличника и старосты, иначе он не канул бы в небытие под весом обстоятельств. Но здесь и сейчас, даже когда "ничего раньше не было", - усмехается он и вновь встречается с ней взглядом, - я чувствую, что жив. И рад осознать, что я существовал на этом свете с Тобой.

- А ты кажется,  счастлив, что все с родителями так обошлось…  Девчонка с красными волосами оценила бы весь комизм…
- Комизм - соглашается он с налетом философских раздумий в голосе, - Какое удачное слово.
Я бы поднял за него бокал, но мои руки пусты. Руки, голова, тело. Сколько мы здесь, минут двадцать?! Стоит записать в какой-нибудь смехотворный дневник наблюдений, что двадцать минут напускной беззаботности выпотрошили из меня последнее вервольфово нутро. Набейте соломой и сделайте чучело, я когда-то должен был стать важной шишкой, возможно за меня удастся выручить чуточку больше, чем обычно.
Он повторил бы нестройным эхом, с той же бутафорской уверенностью в голосе и второе слово, что относилось к нему. Только вот не произносил его, кажется, никогда. И словно, впервые услышанное, чужеродное, оно не прозвучит правильно. Он непременно произнесет его с каким-нибудь неведомым и ужасным акцентом, перепутает буквы, ударения и потеряет последние крохи выдуманной честности. А вот она, напротив, так бесхитростно права, что где-то невообразимо глубоко это даже внезапно задевает его.
Он заслужил. Всей хлесткой правды, ироничных ноток в ее голосе, вызова в ее горящих глазах. Заработал самым честным образом ее холодности. Самой сомнительной и жуткой своей награды.
И в какой-то такой беспомощной и детской своей обиде они вновь обращаются в тех, прошлых себя. Мифических, юных созданий, вероятнее всего и не существовавших вовсе. Не обраставших никогда грубой, уродливой чешуей новых, «взрослых» неудач и открытий. Сохранивших где-то под бледной кожей на саднящем срезе шестнадцать самых удачных своих годовых колец.

Из них двоих Хейли всегда была лучше. Дексу для того, чтобы поступить правильно требовался ряд рассуждений, и чаще всего они происходили гораздо позже, когда уже был совершен неверный выбор. Она же просто знала, как правильно. Будучи добрее и мудрее, чем десять таких «умников», как он. Но решение в тот последний раз принимал Декстер. Единственно верное решение. Потому что, если однажды он усомнится в этом, все было зря. Потому что очевидно напрасно он уверен в безгрешности своего Волка. Волк внутри него убивал. Всего двоих и горстку чаяний одного волшебного семейства, горели бы последние синим пламенем. Двоих, вот кто был важнее всего. Двое юных влюбленных, и лишь этому нет прощения.
Эта ситуация еще кажется тебе комичной? Когда-нибудь, впав в маразм и старческую сентиментальность, я сделаю ее еще лучше, сознавшись тебе неподалеку от смертного одра во всей этой истории для очистки собственной совести. Вот уж когда мы посмеемся над ней, как никогда прежде!
Они молчат слишком долго. Чем не удачный момент, чтобы вежливо распрощаться и покинуть этот безумный вечер, спасаясь постыдным бегством. Чувство стыда не способно убить, он проверял. Но, кажется, сил на прощания, путанные извинения и уход тоже не осталось. В нем не осталось ничего. На сегодня, на ближайшую неделю и следующие полгода. Он повторил бы сейчас ее шутку с перилами и розарием, но предпочел бы там перезимовать до лучших времен, если таковые существуют в природе.
За все эти годы он стал превосходным лжецом, но рядом с Ней от напускной этой истерики, скомканной наспех из спокойствия и невозмутимого благодушия, ему тошно еще больше, чем от духа врачебных заклятий.
- Это безумие, - признается он тихо, глядя ей в глаза, спасая чахлые остатки правды. И не в силах больше жонглировать козырями из рукавов под бойкий цирковой аккомпанемент, становится в миг будничным и невзрачным. Тенью даже не успешного владельца книжной лавки, а малолетнего Декстера Кэттермоула, которому кроме значка старосты на груди, отличных оценок и хорошо подвешенного языка нечего предъявить миру, чтобы доказать свою уникальность. Мир не особо заинтересован в таких, как он. Им нечего предложить миру, кроме нарядной бутафории. За нею же чаще всего нет ничего стоящего. Уж точно ничего, что стоило бы любить. Спросить бы у Хейли когда-нибудь, что рассмотрела в том павлине она.
- …Довольно. – приободряется он, - В завершение этого восхитительного вечера я отчаянно желаю напиться и решительно отправляюсь грабить местные погреба.
Он спрыгивает с перил и становится меньше, нежели был прежде, чем туда забирался. Красноречие, кажется, однажды сдохнет последним в его потрепанном организме.
- Буду рад предложить Биографу добавить еще пару занимательных пунктов в ее резюме. Ограбим нашего щедрого работодателя!
Его предложение стоило бы сопроводить, хоть сколько-нибудь в этой ситуации эффектным, приглашающим жестом и предложением руки леди, но он почти уверен, что прикосновения Хейли Финч оставят ожоги, словно проклятое серебро в полнолуние. Если не обратят его в камень. Даже не в гранитное изваяние, а в смешного размера, щербатый кусок гравия. Кто знает, быть может, камень из него вышел бы лучше, чем человек?!
Он пройдет мимо нее, избегая ее взгляда. Откроет для нее дверь, не дожидаясь согласия или протестов, и останется там ждать ее решения, изучая не то собственные ботинки, не то медную ручку в собственных бледных пальцах.